Талиан не умел врать и правда специально проигрывал. Но не только Зюджесу, им обоим.
— Видишь? Он молчит, значит, я прав!
— Демион! — робкий возглас таньи Шарлины потонул в сильном, полном нескрываемой издёвки голосе Зюджеса:
— Зато я не разрушал строй, испугавшись несущейся лошади, и научился кидать метательное копьё дальше двадцати шагов.
— Зюджес!
— Ну да! — Демион скривил губы в глумливой ухмылке. — А кто из-за своей криворукости курицу во дворе зашиб?
— Да прекратите уже! — Танья Шарлина резко встала. — Ваша грызня начисто отбила мне аппетит. Дождитесь смерти тана Тувалора, а потом уже выясняйте, кто из вас первый.
— Потом будет поздно.
Все в обеденной зале вздрогнули, даже дети. Тан Тувалор умел говорить негромко, но так, что мороз пробирал до костей. Никто — ни Зюджес, ни Демион — не посмел больше открыть рот, и до конца обеда за столом висело напряжённое молчание.
В душе у Талиана заворочалась обида. Известие о смерти отца по какой-то необъяснимой причине не подняло ни суеты, ни волнения. Привычный распорядок не был нарушен, хотя, казалось бы, такое событие — смерть правящего императора — случается нечасто. Даже Зюджес с Демионом погрызлись, словно собаки. Как всегда. Как и в любой другой день.
Когда после обеда тан Тувалор позвал Талиана к себе в кабинет, от прежнего нетерпения не осталось и следа. Он угрюмо шаркал сандалиями по полу, загибая края лоскутных половиков, пока следовал за наставником, и только перед самой дверью оторвал взгляд от сцепленных перед собой рук.
В кабинете духота стояла такая, что туника на спине моментально намокла, а нос заложило от специфической смеси запахов книжной плесени, пыли многочисленных наград и чучела кабаньей головы, висевшего над очагом. В последнем слуги поддерживали вялый огонь, потому что тан Тувалор мёрз даже в жару.
По площади кабинет занимал примерно половину обеденной залы, но свободного места в нём почти не осталось: всё было заставлено подставками с наградами за военные заслуги. А это, без малого, были семь золотых и три серебряных венца, сорок шесть золотых и пятнадцать серебряных копий, девяносто семь ожерелий, пятьдесят четыре браслета, сто две медали и около трёхсот лент.
За каждой наградой стояла победа в схватке, в битве или в войне, а за ними всеми — два поколения детей, выросших в относительном мире.
— Садись, — сказал тан Тувалор, указывая на одно из сдвинутых к очагу плетёных кресел, — разговор предстоит долгий.
Талиан дождался, когда наставник усядется, пододвинул ему под ноги скамеечку и только после этого сел сам. Тан Тувалор кивком отозвал слуг, и задремавшая было тревога набросилась на Талиана с новыми силами. Он положил руки на колени, потом скрестил их на груди, почесал затылок — и начал всё по новой, слишком взбудораженный, чтобы сидеть смирно.
Отблески огня сделали лицо наставника более резким, даже хищным: одрябший подбородок и глаза утонули в тени, а нос и лоб, наоборот, будто выдвинулись вперёд.
— Ты, наверное, уже слышал, что сегодня прибыл гонец из столицы. Он привёз известие о смерти императора, — с медлительной обстоятельностью начал тан Тувалор, пошевелив кочергой в очаге, чтобы разбить непрогоревшие угли, — однако он умолчал о ряде деталей, не предназначенных для случайных ушей.
Талиан глубоко вдохнул и выдохнул, готовя себя к худшему.
— Император погиб в результате заговора. Кто-то нанял убийцу, и тот заколол его кинжалом в спину. Кто именно, пока не известно. Но… — тан Тувалор отложил в сторону кочергу и посмотрел Талиану в глаза, — и дураку ясно, что если императора убивают в собственном дворце, где на каждом шагу стоят гвардейцы, яд заговора отравил самую верхушку. Доверять нельзя никому.
— Убийцу казнили? — устояв под холодным оценивающим взглядом, спросил Талиан.
— Нет, он сумел уйти незамеченным. И это тоже свидетельствует в пользу моего предположения. — Наставник отвернулся от него и стал смотреть на пляшущий в углях огонь. — Тело императора обнаружили почти сразу, оно ещё не успело остыть. Убийца не мог уйти далеко, поэтому слуги в ту ночь осмотрели все комнаты дворца, даже покои самых знатных господ. Но так никого и не нашли.
Талиан напрягся, чувствуя, что наставник — откинувшийся в кресле, разморённый плотным обедом и с виду сонный — пристально следит за ним из-под полуопущенных век. Ощущение было весьма неприятным, будто над головой завис топор палача. И в следующее мгновение Талиана осенило!