— Хорошо, что не пытаетесь запираться. Надеюсь, понимаете, что я обязан сдать вас властям? — спросил Шелагуров.
— Александр, опомнись, — вскочила Ксения. Еще каких-то пять минут назад радость и счастье переполняли ее. Теперь на ее лице читались смятение и отчаяние. — Андрей — мой жених.
— Он государственный преступник, — напомнил сестре Шелагуров, в его голосе зазвучал металл. — Предал Родину, царя, убивал русских солдат.
— Да-с, убивал, — не стал спорить Гуравицкий. — Потому что русские солдаты сжигали польские деревни, насиловали женщин, вспарывали младенцам животы.
— Боже, какой ужас! — воскликнула Ксения.
— А кто просил их бунтовать? Им давно пора смириться, с раздела Польши сто лет прошло, — парировал Шелагуров.
— А русские под монголами жили двести. Что ж не смирились?
— Да как смеете сравнивать? С нами Бог и истинная вера. А что у поляков? Одни подстрекатели-англичане. Тем лишь бы нам нагадить. В своих-то колониях британцы бунтовать не позволяют, привяжут сипая к пушке, и гуд бай.
— Жестокости английские мне столь же противны, что и русские. Но у британцев, в отличие от нас, высокая цель: облагородить дикие племена, привить им основы цивилизации. Мы же, наоборот, пытаемся держать в покорности народ более цивилизованный, чем сами. Отсюда и бунты.
— Ну насмешили, Гуравицкий. Да разве поляки народ? Те же русичи, только зачем-то пшикают. Мы вот окаем, малороссы гыкают. По-вашему, и малороссы тоже народ?
Гуравицкий шел ва-банк. Опасался, что на каторге, куда Шелагуров его отправит, ему не выжить. Потому что русские каторжники приходятся русским солдатам отцами и братьями, а он их в Польше безжалостно убивал.
Такого каторга не прощает. Потому опять решил спровоцировать дуэль. А вдруг и из этого поединка ему удастся выйти победителем?
— Да будет вам известно, первый польский университет был открыт, когда русские князья ползали по ордынским юртам, вымаливая ярлыки. Польские крестьяне поголовно грамотны и никогда не знали крепостного права. Оттого в домах у них чисто, а урожайность на полях больше в разы.
— Вы же не поляк, черт побери, откуда у вас такая ненависть к России? — воскликнул покрасневший от возмущения Шелагуров.
— Ненависть моя не к России. А к власти тьмы, что царит здесь. К казнокрадству, мздоимству, лизоблюдству, нежеланию жить в мире с соседями, неумению обустроить собственную жизнь, странным образом сочетающуюся с верой в собственную исключительность. Поверьте, не Богом мы избраны, а кем-то совсем другим.
— Заткнитесь. — Шелагуров схватил пистолет, который предусмотрительно положил перед собой и направил на Гуравицкого. — Я вам не Разруляев. Меня вывести из себя не удастся. Просто пристрелю как собаку.
Дрожащими руками он взвел курок. Но выстрелить не посмел — Ксения встала между ним и женихом.
— Не бойся, суд оправдает меня, — успокоил сестру Шелагуров. — Отойди.
— Он мой жених.
— Не дури. Ты не можешь считаться его невестой. Он преступник, приговоренный к смерти. Я лишь исполню приговор.
— Сперва тебе придется убить меня. — Ксения раскинула в стороны руки.
Гуравицкий встал, обнял невесту за плечи. Его отношение к Ксении переменилось за долю секунды. Из глупой обладательницы вожделенных денег она внезапно превратилась в самоотверженного преданного друга, готового на все ради него. О такой он и мечтать не мог.
— Не смейте трогать ее! — закричал Шелагуров.
— Опусти пистолет, — велела ему Ксения.
Они уперлись друг в друга взглядами. Первым отвел свой Шелагуров. Понял, что сейчас увещевать Ксению бесполезно — малышка вообразила себя героиней романа. Не стоило ей позволять столько читать.
Что же делать? Увы, придется сдать мерзавца исправнику. Гуравицкого, конечно, осудят, но, раз сбежал с виселицы, сбежит и с каторги. Жаль.
— Хорошо, будь по-твоему. — Шелагуров положил пистолет на стол. — Фимка, Фимка.
Лакей, не мешкая — пытался подслушать, да вот беда, господа ругались по-французски, — зашел в кабинет:
— Чего изволите?
— Отправь казачка за исправником.
— Слушаюсь.
— Нет, Фимка, стоять, — топнула ногой Ксения и опять перешла на французский: — Имей в виду, Александр, если выдашь Андрея властям, я отправлюсь за ним в Сибирь.
— Сбрендила?
— Я люблю Андрея. Неужели ты не хочешь, чтобы твоя сестра была счастлива?
— Разумеется, хочу. Но не с этой сволочью.
— Если желаешь мне счастья, порви письмо и забудь про него.