«Не уйти ли мне сегодня пораньше?» — подумал Иван Дмитриевич.
Ангелину не видел со вторника, а завтра свидеться не удастся — приглашены к Тарусовым. А до понедельника разлуку с зазнобушкой точно не выдержит.
Иван Дмитриевич дернул за сонетку, и в кабинет явился чиновник для поручений Яблочков. Служил в сыскном недавно, однако успел себя проявить.
— Сердце прихватывает, — соврал Крутилин, для убедительности прижав руку к груди.
— Сердце слева, — напомнил Яблочков.
Крутилин смутился, опустил левую руку вниз, поднял правую, но к груди не приложил, передумал:
— Устал. Домой покачу. Так что, Арсений Иванович, доклады от агентов примешь сам.
Яблочков зарделся от счастья. В первый раз доверили.
— Справишься? — как можно строже спросил Иван Дмитриевич.
— Не сомневайтесь, ваше высокоблагородие.
— Во-во, старайся, — с улыбкой сказал он. — Ни заместитель, ни помощник мне не положены. А вдруг в отпуск соберусь? Кому попало такое хозяйство не оставишь. Так что дерзай, Арсений.
Ангелина, Ангелина, счастье безбрежное. Когда бы ни приехал, хоть днем, хоть ночью, всегда рада, всегда счастьем светится, кинется на шею и целовать.
Женился Крутилин не по любви, а от усталости, невмоготу стало бобылем. Набегаешься, устанешь как собака, придешь домой, а там пустота. Ни поговорить, ни душу излить. Сваха подобрала хорошую партию — Прасковья Матвеевна была молода, красива, да и приданое ее отец (купец первой гильдии) положил порядочное. Живи да радуйся. Но почему-то не сложилось. Как были чужими, так и остались. Даже любовь к сыну Крутилиных не сблизила. Ивана Дмитриевича раздражало в Прасковье Матвеевне все: и как одевается, и как говорит, и что именно говорит. Ну какое ему дело до того, кто из ее подруг вышел замуж, а кто нет? Кого муж бьет, а у кого наоборот? Или обсуждать целый вечер, какую ткань купить на платье: малиновую или палевую?[9]
С Ангелиной все иначе. Понимает его будто сестра родная. Иногда так разболтаются, что и про ласки забудут. Потому уезжать от нее никогда не хочется. И сегодня тоже не хотелось — кабы не Никитушка, сын любимый, которому обещал сказку на ночь, ушел бы от Ангелины за полночь… А так пришлось распрощаться в девять.
Дверь открыла Степанида. По выражению кухаркиного лица Иван Дмитриевич понял, что дома неладно, и поспешил в гостиную.
Прасковья Матвеевна вышивала крестиком. Даже головы не подняла, когда вошел. Дурной то знак, предвестник затяжной ссоры. Что случилось?
— Иван Дмитриевич, ну наконец-то. Хотел ужо по больницам разыскивать, — произнес знакомый мужской голос.
Крутилин повернул голову. У изразцовой печки, украшавшей гостиную, грел руки Яблочков. Кой леший его принес?
— С чего вдруг? — опешил Крутилин.
— Ну как же. На сердце жаловались, потому и со службы уехали. — Арсений Иванович говорил со значением, вдобавок через слово бровь подымал. — Где ж искать, как не в больницах?
Иван Дмитриевич уже сообразил, что, не застав его дома, Яблочков стал изворачиваться, чтобы не возбудить у Прасковьи Матвеевны ненужных подозрений: вспомнил неуклюжую уловку шефа с его «больным» сердцем.
— Слышишь, Прасковьюшка, какой у меня помощник сообразительный, — подхватил игру Яблочкова Крутилин. — И вправду сердечко днем прихватило, решил было домой поехать, отлежаться. Однако в санях почувствовал себя хуже и приказал, не заезжая сюда, отвезти в Военно-сухопутный госпиталь[10]. Доктора тамошние, завидев статского советника, так перепугались, что послали за профессором Богдановским. Пришлось ждать, пока тот приедет. Потому и задержался.
— И что сказал профессор? — спросила супруга.
— Настаивал на госпитализации, — продолжил врать Крутилин. — Но я отказался. Терпеть не могу больниц, сама знаешь. Сошлись с профессором на каплях.
Прасковья Матвеевна подняла голову и пробуравила Ивана Дмитриевича тяжелым взглядом, пытаясь понять, врет или нет.
Вбила себе в башку, что прелюбодеяние — самый главный грех, и хоть кол ей на голове теши… Поначалу, еще до Ангелины, Иван Дмитриевич пытался спорить:
— Ну а как же убийство, Прасковьюшка? Разве не этот грех самый тяжкий?