Историк немного смутился.
– Не знаю, что и думать. Когда будет время, прочти старые рапорты пасвикского ленсмана. Увидишь – этот парень на мелочи не разменивался. Мы говорим об убийствах, и жестоких. Возможно, их было несколько, на это указывают рапорты. А потом – летом сорок первого – они внезапно прекратились. Я заинтересовался этим делом, потому что мои исследования показывают: гражданский сыск во время Второй мировой войны был делом нелёгким. Особенно в Финнмарке. Население Сёр-Варангера в то время едва ли достигало десяти тысяч. Но когда началась оккупация, в первые же несколько месяцев в Северную Норвегию было переброшено больше двухсот тысяч немецких солдат. Хуже всего дела обстояли в городах, в частности, в Киркенесе. А…
Историк оборвал себя на полуслове. Вздохнул.
– Прошу прощения, тема войны на севере очень меня интересует. Могу говорить об этом часами. А у тебя, конечно, совсем нет времени?
– Действительно нет, – улыбнулся Кнут. – А папку не одолжишь? Всего на один вечер? Верну обратно завтра прямо с утра.
– Конечно, бери. Хьелль Лоде прав: к встрече это дело никакого отношения не имеет. Так что бери. Только будь с документами осторожнее. Это ведь оригиналы – насколько мне известно, других копий нет. Я, конечно, всю стопку сфотографировал, только настоящих бумаг микрофильм не заменяет – у них есть свой запах, и ещё, знаешь, это особое ощущение от старой выцветшей бумаги, когда держишь её в руках.
Сотрудник Полярного музея начинал Кнуту нравиться. Ему импонировало внимание к деталям, в котором он узнавал себя. Внешнее же сходство ограничивалось самыми общими чертами: светлые волосы, средний рост, непримечательная внешность, возраст – тридцать с небольшим. Но по каким-то неявным приметам они друг друга опознали: ни с одним другим участником встречи Кнут бы не стал на прощание хлопать себя по колену и говорить: «Окей, тогда до вечера?»
Они состарились, приходится это признать. Такая мысль пришла в голову каждому, кто сидел у камина в холле отеля «Северный полюс» и пил кофе. Но дело было не только в этом. За последние пятьдесят лет неуклонно растущее качество жизни так поменяло повседневный уклад, что и сами они изменились, стали другими. И всё-таки в каждом оставалось что-то от того молодого шахтёра, которым он был когда-то.
Живой и языкастый Тур Олуфсен, который едва не погиб во время бомбардировки «Исбьёрна» и «Селиса», рвался в город искать знакомых, а на официальную программу он чихать хотел. Якоб Кремер – прежний глава профсоюза, который сначала выступал против эвакуации Шпицбергенского шахтёрского посёлка Лонгиер, а потом, по необъяснимой причине, был против его освобождения в ходе операции «Фритхам», – снова чувствовал себя обязанным всех организовывать.
«Ясное дело, – думал Один Эриксен, никак наш Якоб руководит Союзом ветеранов. Только его стараниями мы и собрались».
Тем не менее приглашать немцев и англичан придумал вовсе не Кремер. С этим предложением выступил Тур Олуфсен несколько недель назад на встрече в Тромсё. Он тогда сказал так:
– Не пора ли нам оставить прошлое позади? Разве будет на земле когда-нибудь мир, если даже спустя столько лет мы не можем покончить с враждой? Значит, одни всегда будут ненавидеть других. Но ведь и они, немцы, просто выполняли свой долг, ну, многие из них?
Ответом ему была тишина. Потом Петер Ларсен сел на пол и сказал, что хочет для начала услышать извинения, а потом он ещё подумает, кого и за что простить. Разгорелся спор, потому что нашлись среди них и те, кто считал, что норвежцам тоже есть за что просить прощения.
Предстоящую встречу чуть было не отменили, но дело спас Харальд Ольдерволл, десятник одной из шахт, который встал и спокойно сказал:
– Хочу увидеть Шпицберген в последний раз. Хочу снова спуститься в забой, чёрт возьми, а вы поступайте как знаете.
Вот так всё и устроилось. Подразумевалось, что участники могут делать что хотят. Но Якоб Кремер ненавязчиво уговорил всех пойти по крайней мере на доклад об операции «Фритхам», который должен прочесть историк из Полярного музея, а также ради приличия присутствовать на поминальной службе в Грен-фьорде.
Губернаторское управление Шпицбергена находилось на Шэринге – возвышенности, с которой открывался вид на кварталы Лонгиера. Но офис Кнута располагался на стороне, выходившей к заброшенной станции канатной дороги, по которой когда-то переправляли уголь из шахт на погрузочную пристань, – унылая и гнетущая картина. Демонтировать станцию не стали, и она так и осталась стоять – одинокая крепость доисторических времён на высоких железных ногах.