Они питались жалкими запасами, которые старики заготовили на зиму, но через несколько недель еда подошла к концу, и им пришлось двигаться дальше. Решили идти к норвежской границе. Больше всего они боялись очутиться в Финляндии: языка они не знали, а драться пришлось бы с людьми, гораздо более привычными к зиме, чем они сами. Они, как могли, определяли направление: днём – по солнцу, в ясные ночи – по звёздам.
В один из дней они вышли к широкой, покрытой льдом реке и, то и дело спотыкаясь на закоченевших ногах, стали перебираться на другой берег. Ночь наступила раньше, чем они достигли его. Неподалёку они увидели палатку, в которой спали двое немецких солдат. Не думая о том, что эти люди сражаются на той же стороне, что и они сами, братья убили обоих, забрали оружие и форму, вот только годных сапог оказалась всего одна пара. Оттар отдал их Нильсу, а тот молча принял.
Но, похоже, удача от них отвернулась. День за днём они шли, избегая дорог и людей. Оттар полагал, что они уже в Норвегии. Оба смутно понимали, что их арестуют в любом случае: для норвежцев они предатели, для немецких властей – дезертиры. План братьев был таков: уйти на юг и затеряться среди своих, прикинувшись бойцами Сопротивления в бегах.
Они шли, они ползли, они мёрзли и голодали. Приграничные земли, по которым они пробирались, были пустынны. Иногда вдалеке мелькала широкая замёрзшая река. Они искали какой-нибудь дом, где можно было бы разжиться едой, но им ничего не попадалось до тех пор, пока, поднявшись на очередной холм, они не увидели небольшую церковь.
Священник из посёлка Гренсе-Якобсельв раз в месяц приходил проведать маленькую православную церковь на берегу реки, которую возвёл несколько сотен лет назад монах с Печоры, проповедовавший саамам[2] по обе стороны границы.
Церковь, давно заброшенная, находилась в прискорбном упадке. Внутреннее помещение, без малого тридцать квадратных метров, стояло незапертым. Росписи, когда-то прекрасные, выцвели и потрескались, резные деревянные украшения и картины побурели от времени и от печной копоти – в церкви топили по-чёрному. Пахло золой и дёгтем, а ещё чувствовался слабый запах плесени: признак гниения, начавшегося из-за того, что выбитое окно у входа так и не застеклили.
Но в алтаре, за запертой дверью, висела драгоценная икона, скрытая от посторонних глаз. Более пятидесяти лет назад церковь получила её в дар от русской графини. Она пересекала границу в метель и заблудилась, но была спасена саамами, которые её нашли и выходили. Таким образом она пожелала увековечить событие, которое сочла проявлением Божьей благодати. Священник обычно закрывал икону шерстяным пледом, чтобы спрятать оклад из чистого золота, инкрустированный жемчугом и драгоценными камнями. Икона была написана в Москве в семидесятые годы XIX века в старинном стиле и изображала архангела Михаила верхом на коне.
Священник прекрасно понимал, что основную ценность представляет оклад, но больше волновался о том, как бы не начал шелушиться красочный слой на самой иконе. Ради сохранности иконы он регулярно навещал церковь и протапливал помещение.
Епископ, узнав о ценной иконе, попросил священника забрать её из ветхой постройки, которую нельзя даже запереть. Разумеется, он предпочёл бы, чтобы её перевезли в Киркенес, но нужно было по крайней мере спрятать икону, пока война не закончится. Однако священник бурно возражал. Икона не принадлежит норвежской церкви, говорил он, она во владении саамов-скольтов[3], как и церковь, предназначенная для православной общины. Он также обратил внимание епископа на то, что в Киркенесе, кишащем немецкими солдатами, икона вряд ли будет в большей безопасности. Так что пока она оставалась в церкви под пледом.
Несмотря на тепло, шедшее от трескучего огня, который развёл в печи священник, в деревянном доме было сыро и холодно. Священник отпер алтарь, принёс оттуда плед и накинул его на плечи ребёнку. Его сыну было всего пять, и отец гордился тем, что малыш прошёл весь долгий путь от того места, где они оставили машину, и ни разу не пожаловался. Порывшись в большом сером мешке, он достал еду и бутылку молока.
Вдоль стен стояли простые скамьи из грубо обтёсанных брёвен. В этом священном месте уже много лет не было служб, но священник произнёс перед едой благодарственную молитву. Малыш пил молоко и улыбался отцу.
Двое мужчин не вошли, а ввалились внутрь церкви. На фоне полоски серого сумеречного света они показались священнику чёрными тенями. Они принесли с собой дуновение холодного ветра и танцующие в воздухе снежинки. Огонь в печи вдруг полыхнул и на миг осветил обшарпанные бревенчатые стены. Один из пришедших довёл, а лучше сказать дотащил, другого до лавки. Оба тяжело на неё опустились. Исхудавшие лица перекосило от холода. Глаза у обоих были как будто мёртвые и ничего не выражали.