Нет, его недуг имел не физическую природу. Но и душевным расстройством это тоже не назовешь: в Райтсвилле разбирались в таких вещах. «Душевнобольной» была, например, Эстрелла Эйкин — старая дева, сестра заведующей библиотеки Карнеги. Однажды, когда ей было далеко за сорок, ее застукали за милым занятием: она танцевала в вечернем платье среди могил на кладбище Твин-Хилл. Потом ее поместили в палату для «тронутых» окружной больницы в Слоукеме. Но Дэви обладал абсолютно ясным мышлением. Пожалуй, даже чересчур. Такое впечатление, что после возвращения он стал воспринимать действительность с апокалиптической четкостью, словно провел последний год не в Китае, а в Царствии Господнем. В нем развился антиобщественный дар добираться в любой теме до самой сути, раскладывать ее по косточкам. С ним было равно трудно завязать и пустячный мимолетный разговор, и обсуждать простые истины из редакторской колонки «Архива». В таких случаях Дэви молча сидел с обычной своей приклеенной улыбкой, не втягиваясь в беседу, а то вдруг необъяснимо выходил из себя и набрасывался на ошарашенную семью.
Короче, с ума сойти. Один день он мог быть заинтересованным, энергичным, общительным и даже веселым. А на другой погружался в глубочайшую меланхолию, и из этого состояния даже Линде не удавалось его вытянуть. В такое время он проявлял пугающую потребность в одиночестве. Бродил целыми днями по лесу, засунув руки в карманы, безразличный к погоде. Бывало, что Линда заставала его на берегу озера в сосновой роще: раскинется в высокой траве и спит на солнцепеке. Как шпионка, она наблюдала за ним из-за дерева, а когда он начинал шевелиться и просыпался, то смотрела сквозь слезы, как он нетвердым шагом бредет через рощу. Потом промокала глаза, пудрила нос и припускалась бегом, чтобы «случайно» столкнуться с ним.
— Что ты делал, дорогой?
— Ничего.
— У тебя пятна от травы на брюках.
— Ох. Да, немного вздремнул у озера.
— Ничего удивительного, — со смехом говорила Линда. — Прошлую ночь ты почти глаз не сомкнул.
— Да ну тебя. Откуда ты знаешь? Ты же сны смотрела.
— Понимаешь, Дэви Фокс, женщины, любящие своих мужей, знают о них… очень много.
Дэви бросил на нее подозрительный взгляд, и они под руку молча шли домой.
Уже давно Линда решила не донимать его расспросами. Но однажды, когда они в привычном молчании тащились к себе на Холм, она вдруг сорвалась и с ужасом услышала собственный крик:
— Дэви, ради бога, объясни, что не так?
Она почувствовала, как он напрягся, и заплакала от злости на себя.
— Не так? — Губы Дэви сложились в ту милую, приторную улыбку, которую Линда стала бояться и ненавидеть.
Но что-то ее подталкивало, и она не захотела отступать:
— В чем дело? Дэви, ты меня больше не любишь?
Ничего не поделаешь. Пора все-таки выяснить. Она должна знать, было ли это то самое или что-то другое.
— Я — тебя?! Черт меня побери, люблю, конечно. И как я догадываюсь, всегда буду любить.
— О, Дэви!
— Не знаю, Лин, как ты меня терпишь. От меня тебе одни огорчения. Я пытался сказать в тот день, когда вернулся домой: я уже не тот человек, какой от тебя уезжал. Или, может быть, тот же самый, только еще более… А, что толку! Я беспокоюсь, что твоя жизнь уходит.
— Перестань, Дэви! — в отчаянии крикнула Линда. — Послушай меня! Не смей так говорить! Не смей так думать. Дорогой ты мой, ну почему ты не доверишься мне? Зачем тогда жена? Я могу помочь, Дэви! В чем дело?
— Ни в чем. В нервах. У меня нервы расшатаны.
— А-а… ничего другого нет, Дэви? Не старайся скрывать от меня, если тебя что-то гнетет. Расскажи мне, милый. Может быть, это… просто в твоих мыслях. Может быть, если ты поделишься со мной… все наладится.
Дэви шел молча. Линда даже подумала, что он ее не слушает. Но потом он пробормотал:
— Все будет со мной в порядке, Линни.
Вот и все, что она смогла из него вытянуть, и больше эту тему она не затрагивала. Они опять соскользнули в ту же все углубляющуюся колею… Она следила, как он уходит в какое-нибудь уединенное место, они «случайно» встречались, брели домой в напряженном, рвущем душу молчании и уносили это напряжение и горе в свои комнаты. На прогулках, если Дэви был не слишком отчужден, Линда могла взять его руку и размахивать ею. Это явно доставляло ему удовольствие, и тогда походка у Линды делалась легкой.