— Дом… Баярда? — Эмили бросила туда опасливый взгляд. Он так и стоял рядом — пустой дом, откуда двенадцать лет назад Тальбот привел к ним мальчика Дэви.
— Я всегда говорил, что это ошибка, что нельзя им жениться, Лин и Дэви, — бросал тяжелые, как валуны, слова Тальбот Фокс. — Я понимал, что Дэви не сумеет вычеркнуть прошлое.
— Все не так! — крикнула Линда. Она побледнела, как трава под луной.
— А что же еще… — Тальбот растерянно сморгнул.
— Ах, Тальбот, Тальбот, — запричитала Эмили.
— Даже обсуждать это не хочу! — И Линда убежала в дом.
Глава 4
ЛИС ВО СНЕ
Он плывет по реке густой и красной, как томатный сок, плывет быстро, мощными гребками, полный рвущейся из горла радости, но скоро начинает злиться, потому что она пляшет перед самыми его пальцами, а он никак до нее не дотянется, сколько бы ни старался. Открыв рот, чтобы окликнуть ее, он хлебнул из потока и понял, что это не томатный сок, а что-то соленое, крепкое, резкое и острое на вкус.
И вот уже Лью Бинкс лежит и кашляет у его ног, а снизу из колючек ведут пулеметный огонь миллионы японцев, и все пули летят в скалу, образуя сплошной тоннель живого металла, поднимая вокруг них каменные осколки и завывая… И вдруг Дэви видит, как один японец встает и шагает прямиком к скале, улыбаясь, приветливо кланяясь и стреляя от бедра на ходу. Тогда Дэви приподнялся и бросил в него камнем, но камень свободно пролетел сквозь его тело, а японец все идет себе и идет, и по мере его приближения Дэви увидел, что у японца-то лицо Элвина Кейна. Кейн подходил все ближе, улыбаясь, расшаркиваясь и постреливая, и руки Дэви начали чесаться, трястись и…
Дэви открыл глаза.
Он был в тюрьме. Над ним висела серебряная решетка.
Прогоняя сон, он сел на кровати. Порыв ветра проник сквозь жалюзи, серебряная решетка на потолке заколыхалась с ними в такт и снова застыла в неподвижности.
Он не мог справиться с руками. Их трясло просто жестоко. А внутри еще эти колючие пузырьки.
Скорчившись на кровати, он чувствовал жар простыни, липнущей к телу. Пот каплями стекал по щекам, по груди и по спине.
Он буравил глазами ладони, пытаясь разглядеть пузырьки и унять дрожь.
Потерпев фиаско, он в бешенстве засунул ладони под себя. Но тряска просто поднялась вверх по рукам. Плечи тоже охватила дрожь.
Дэви облизнул губы, попытался рассуждать. Но мозг тоже не поддавался управлению. Ты садишься ему на хвост…
Тихий стон заставил его резко повернуть голову. Линда.
На второй кровати.
Лунный свет падал ей на шею. На горло.
Она лежала на спине, разметав от жары руки и ноги.
Горло.
Серебряное, нежное, живое и беспомощное в лунном свете, и тоненькая жилка бьется слабым пульсом.
Кровь, Бинкс, скала, завывание, японец и лицо Элвина Кейна.
Пульс у нее в горле.
Теперь закололо и в ногах; он высвободил ладони.
Внезапно он оказался на полоске блеклого коврика между их кроватями — стоял и смотрел вниз на лунно-призрачную плоть.
Быстрые пузырьки толкнули его руки вперед, и они потянулись к ней, продолжая трястись, но чувствуя появившуюся цель. Они двигались к этой плоти — коснуться ее, ощутить ее, закопаться в ней и таким образом покончить с тряской, пузырьками и непрерывной головной болью.
Глаза Линды раскрылись.
— Дэви?
Он выпрямился. Холодный, напряженный, в полном сознании.
— Что случилось, дорогой? — Она зевнула.
В зевке приоткрылись зубы, видна стала изогнутая линия горла, нежная, безвинная и совсем беззащитная.
— Ничего особенного, Линни, — пробормотал Дэви. — Я не мог заснуть. Подошел тебя поцеловать.
Она улыбнулась, закопавшись в подушку.
— Ты мой ангел.
Дэви наклонился и коснулся ее губ.
— Спи, милая.
— Я тебя люблю, Дэви.
Линда вздохнула, еще раз улыбнулась, закрыла глаза и еще повозилась в подушках.
Дэви стоял и смотрел на спящую жену.
Через жалюзи в комнату проникли звуки колокола католической церкви в Лоу-Виллидж; удары отсчитывали время земной жизни.
Его сразу, всего целиком, охватила дрожь. Он весь съежился, дрожал и не мог остановиться. Кажется, все тело покрылось ледяной коркой.
Он бросился на свою кровать и плотно подоткнул простыню вокруг собственного горла. Так и лежал, дрожа и молясь о вечной и пустой тьме.
Глава 5
ЛИСЬИ ЛАПЫ
Следующие ночи Дэви посвятил попыткам перехитрить приступ, который покалывал, тряс и направлял его руки.
Это всегда начиналось одинаково: живописный сон с кровью, преследованием, смертью и опасностью, затем пробуждение в поту, в удушье и с дрожью в руках, рядом с Линдой, по-летнему раскинувшейся во сне на соседней кровати.
А дальше надо было вступать в игру.
Оставаться в своей постели.
Оставаться в своей постели, так чтобы ни в коем случае не дать себе подойти к другой кровати. И не подчиняться покалыванию в пальцах и ладонях!
Он боролся беззвучно, Линда ничего не знала.
В такие моменты в его голове возникали как бы пустые пространства, в которых бушевали беззвучно завывавшие чудовищные бури. Из-за этого неслышного урагана он не мог мыслить строгими образами. Линда превращалась из женщины в ненавистную идею, и для него самого это было ужасно, поскольку более спокойные отсеки его мозга хранили образ настоящей Линды — живой, осязаемой, верной, любимой и любящей Линды. Но эти отсеки были спрятаны очень глубоко, словно в морских пещерах. На поверхности свирепствовал шторм, сотрясавший его, как судно, брошенное на волю волн, — сотрясавший его целиком, но особенно сильно пальцы.
Не Элвин Кейн был подлинным героем этой драмы. Дэви распознал это не сразу — он как будто смотрел через затемненное стекло. Картина была смазанная, но что-то вроде первобытного чутья пробилось сквозь путаницу по крайней мере к одному факту: Элвин Кейн — это только предлог. Нет, истинная ненависть была направлена против Линды, и именно из-за того, что это было так истерически беспричинно, Дэви обнаружил в себе волю сразиться с этой ненавистью. И он сражался, внутренне побежденный, ночь за ночью и снова очередную нескончаемую ночь. А Линда спала, иногда поворачиваясь так, что ее горло опасно открывалось. Сон приходил к нему только с полным изнеможением. Обычно Дэви проваливался в бессознательное состояние, выиграв еще один бой, когда в комнату уже проникал холодный, серовато-белый рассвет.
Но в долгих боях и неубедительных победах Дэви познал еще более пугающую истину: рано или поздно в этом жестком соперничестве он уступит. Рано или поздно он проиграет схватку, не сможет себе помешать переползти со своей кровати на соседнюю.
Вечер давил мертвой тяжестью — ни ветерка, ни шороха. Малейшее напряжение — и сразу потоки пота. Нервы трещали.
Они все сидели на веранде, дыша как рыбы на песке.
— Дело к дождю, — вымолвил Тальбот и вытер шею. — Да еще и с грозой. А, летчик?
— Да. — Дэви вяло посмотрел на небо. Беспорядочные облака постепенно собирались в многослойные нагромождения.
Линда пожаловалась:
— У меня голову как железными обручами стиснуло. Дэви, пойдем наверх.
— Я не хочу спать, Лин. Ты иди.
— Без тебя не пойду, дружок.
«Плохая будет ночь, — подумал Дэви. — Лучше не испытывать судьбу. Сегодня мне вообще нельзя спать. Она не заметит».
Поднявшись с кресла-качалки, он подошел к ней, шаркая ногами.
— Не будь упрямой девчонкой.
Она подняла к нему открытое, незащищенное лицо. Даже в сумерках было видно, что под глазами у нее залегли фиолетовые полукружья. Она знает, вдруг прозвучало у него в голове. Но как она узнала?
— Зачем же нам обоим не спать? А ты иди, Линни. Не майся.
Вот так. Ненавязчиво.