Кадус умолк. Он дал им время, чтобы они, как боксеры после удара гонга, могли примериться друг к другу. Затем он медленно заговорил:
— Наш Шардэн, дорогой Филипп, — потомок известной династии судейских крючков. Рядом с этой фамилией Кадусы — просто мелкие буржуа. Один Шардэн состоял в Личном Совете короля Франсиска Первого. Знаменитый художник Шардэн — их родственник. В то время когда Кадусы были простыми седельщиками, предок Жоржа был профессиональным финансистом. Он стал «генеральным фермером» при Людовике XIV, в наши дни это примерно соответствует посту министра сельского хозяйства…
Говоря это, Кадус думал, что из двух мужчин, стоявших перед ним, Шардэн, со своим костистым и гордым лицом, кажется более опасным.
— Признаться, — закончил Кадус, — я никогда не понимал одного: что мешает нашему дорогому Шардэну вступить в коммунистическую партию?
Шардэн громко засмеялся. Решительно, этот вопрос сегодня в моде.
— Позвольте, Кадус, раз я работаю с вами…
У Шардэна был низкий и звучный голос, который он сам слушал с видимым удовольствием.
— Не приписывайте мне власти, которой у меня нет. Разрешите, Шардэн, закончить ваш портрет. Вы великолепно защищаете мои интересы от иностранной конкуренции. Вы хотите, чтобы к тому моменту, когда ваши идеи восторжествуют, наследство, которое я оставлю, было богатым и в полном порядке…
— Кадус, вы передергиваете. Я говорил о Франции!
— Действительно, дорогой Филипп, Шардэн говорил мне, что в его глазах я имею некоторое национальное значение. Я капиталист, но все же являюсь частью общефранцузского имущества. Когда его друзья придут к власти…
Шардэн простер руки, точно держал невидимый сноп. Он был истым адвокатом, и теперь казалось, что адвокатская мантия на мгновение прикрыла его хорошо сшитый костюм.
Глядя на Филиппа, он сказал торжественно:
— Вот уже шестнадцать лет, Кадус, как мы работаем вместе. Наше сотрудничество сумело пережить войну, оккупацию, освобождение, план Маршалла…
Кадус сделал знак метрдотелю, и тот устремился к ним с подносом.
— Тост за вами, Шардэн. У вас это получится лучше, чем у моего зятя, который еще не раскрыл рта. Итак?
— Я пью за мир!
— А вы, Филипп?
— Я тоже пью за мир!
— Плохая игра, — разочарованно сказал Кадус. — Я поднимаю бокал за расширение торговли с Китаем. А мир… В наши дни под этим словом каждый разумеет то, что ему нужно. Бидо тоже с ним не расстается. Моим тостом я хочу также пожелать всяческих успехов Женевской конференции…
Филипп и Шардэн невольно улыбнулись.
— Конечно, — согласился Шардэн. — Но не обманывайте себя: народ отлично понимает, что значит это слово.
— Шардэн, — укоризненно сказал Кадус, — обычно вы ищете то, что соединяет людей, а не то, что их разделяет. Впрочем, я сам могу сказать, что есть общего между Ревельоном и вами.
Он подождал, чтобы сгустить молчание, наслаждаясь неловкостью, которую испытывали собеседники.
— Молчите? А ответ очень прост: за вами обоими с одинаковой бдительностью наблюдает полиция мсье Мартино-Депла. За вами, Шардэн, потому, что вы играете определенную роль в движении за мир; за моим зятем — потому, что он слишком много знает о войне во Вьетнаме…
В особняке на авеню Фридланд небольшая столовая отделана заново. Стены покрыты кремовой пластмассой, которая смягчает звуки, точно материя. Однако на ощупь она твердая, и косо падающий свет отражается на ней сверкающими бликами. По углам стоят огромные фаянсовые вазы работы Пикассо, привезенные Кристианой с юга. Три небольшие картины — образцы абстрактной живописи — висят на стенах, внося в спокойный ансамбль яркую, кричащую ноту.
Кристиана и Филипп сидели на почетных местах, на противоположных концах стола, и это немало удивило приглашенных; в первую очередь был удивлен сам Филипп. По обеим сторонам от него сидели жены парламентариев; их мужья на другом конце стола, справа и слева от Кристианы. Кадус и его жена — рядом с женой сенатора, а напротив разместились Шардэн и стриженая дама, столь кратко представленная Филиппу тестем.
Направление беседе дал мсье Кадус; он принялся расхваливать новое оборудование своей столовой. Замаскированный подъемный механизм соединяет столовую с кухней.
— На интимном завтраке можно обойтись без прислуги. Понимаете, Шардэн? Вы еще в том возрасте, когда такая идея может пригодиться. Дарю ее вам…
Все громко рассмеялись. Кадус подождал, пока уйдет лакей.
— Сегодня мы с женой здесь не хозяева, а приглашенные. Теперь этот особняк принадлежит Кристиане и Филиппу. В наши годы нам следует жить в Кап-Ферра, там мы проживем дольше.
Атмосфера разрядилась. Все поняли, в чем дело и как следует держаться. Кадус оглядывался, как победитель, Шардэн просветлел. Заговорили о Лазурном Береге, который так сильно изменился, о плохой погоде и неудачной весне…
Шардэн с блеском рассказал историю некоего самозванного адвоката, которого недавно арестовали. Кристиана спросила, как прошла первомайская демонстрация.
Мадам Ривьер, маленькая соседка Филиппа, изо всех сил старалась заставить его разговориться о прошлом. Только жена сенатора молчала и, видимо, чувствовала себя неловко.
Вскоре Кадус умело перевел беседу на политические темы. Он говорил о Франции так, точно французского правительства вообще не существовало, но не позволял себе никаких нападок на кабинет министров. По его словам выходило, что правительственный кризис затянулся, что он длится с момента крушения предыдущего кабинета, которое произошло прошлым летом. Кадус скрестил руки, словно отдыхая после напряженного усилия. Затем опустил их, будто хотел продолжать, и замолк, испытывая терпение собеседников. Первым не выдержал депутат Ривьер.
— Прошу вас, мой милый! — Кадус широким жестом председательствующего предоставил ему слово. Тот молчал, собираясь с мыслями перед тем, как броситься в воду. Жена Ривьера с интересом следила за ним. Филипп почувствовал к нему что-то вроде сострадания. Ривьер вызывал у него симпатию, он был крепок и чем-то похож на капитана футбольной команды, осматривающего поле перед решительной атакой. Потом он вспомнил, что в свое время Ривьер представлял Народный Фронт, и мысленно поморщился: еще один тип, порожденный Сопротивлением. И все же Ривьер был ему гораздо ближе, чем Лавердон. И вовсе не потому, что Филипп хотел схватить удачу за хвост. Казалось, тесть прочел его тайные мысли. Он сделал едва заметный жест, ободряя Филиппа. Как он говорил? «Мой дорогой Филипп, когда достигаешь цели, точки отправления уже не существует. А стало быть, нет и прошлого…»
— Мой дорогой Кадус, — начал депутат. — Я ценю ваш неизменный юмор, но последующее правительство не станет приказчиком, оформляющим предыдущее банкротство…
— Милый мой, этого я не говорил.
— Но вы так подумали, и это вполне понятно…
— Значит, Ривьер, вы признаете факт банкротства, но вам не нравится самое слово! — Шардэн не мог отказать себе в удовольствии записать очко в свою пользу.
Ривьер принял еще более гордый вид и решил пока что не замечать этого коммуниста.
— Мы должны перегруппировать силы, укрепить наш боевой порядок. Мы должны прекратить разброд в наших рядах, который, к сожалению, нравится некоторым нашим союзникам. Они были бы непрочь, если бы мы в нем погрязли…
— Вы так и говорите на заседаниях Комиссии национальной обороны? — невинным голосом спросила Кристиана.
— Разумеется, мадам!
— Мне хотелось бы послушать. Неужели это так трудно устроить?
Кадус императорским жестом пресек посторонние разговоры. Избитые истины Ривьера его не интересовали; он хотел знать причины, заставившие Ривьера повторять их сегодня.
— В заключение следует сказать, — продолжал Ривьер, — что в рамках необходимого для нас Атлантического пакта мы все же должны сохранить свободу в той полноте, о которой мечтают лучшие умы.
Сенатора раздражали эти приемы предвыборной кампании. Замогильным голосом он продолжал доклад. Маленькая мадам Ривьер с трудом удерживалась от смеха, но все остальные внимательно слушали отрывистую, прерываемую одышкой речь толстяка. Сенатор не казался слишком умным, но люди понимающие говорили, что у Кадуса есть особые причины приглашать его к себе. Шардэну тоже интересно было узнать точку зрения богатых судовладельцев, закупивших для сенатора голоса в небольшом избирательном округе Юго-Запада.