— Что нового в Дьен-Бьен-Фу?
— В лучшем случае мы получим там жуткую трепку. Дело идет к концу.
— Вот как, — сказал Даниель.
— Да, струсили все: и Бидо, и американцы… Ладно, не это главное. Мне не нравится твоя история, теперь она может дурно запахнуть. Ты видел газеты? Они очень осторожно пишут о Гаво. Но боюсь, что это ненадолго. Ревельон зашевелится, и тогда…
Лэнгар, как обычно, щелкнул пальцами.
— Тебе надо сейчас же взять жалобу обратно.
— Но он же коммунист!..
— Еще не пришло время стирать это грязное белье публично. Посмотри лучше, как издевательски держится Бебе. На следующий день после несчастья с Гаво он преспокойно отправился в Женеву…
Лэнгар вытащил из бумажника пачку измятых бумажонок и разгладил их перед Лавердоном. Это были газетные вырезки, в большинстве своем несущественные. Впрочем, в «Юманите» была напечатана короткая заметка за подписью «Корреспондент», Лэнгар придавал ей большое значение. В заметке сообщалось, как некий преподаватель и борец за мир подвергся нападению. Нападавший оказался бывшим дарнановским милиционером — некий Даниель Лавердон, после Освобождения приговоренный к смерти, но помилованный. Несмотря на это, полиция арестовала не его, а преподавателя.
— «Этот скандал, — говорилось в заметке, — следует отнести за счет тех, кто сколачивает Европейскую Армию. Им нужны Лавердоны. Инцидент особенно возмутителен еще и потому, что экс-милиционер, по-видимому, серьезно замешан в темном деле, произошедшем в парке Багатель, стоившем жизни юному Максиму С***».
Удар исходил от Лиз, это было ясно. Но она, разумеется, будет отпираться, а доказательств у Даниеля не было… Лэнгар с ним согласился. Очкастого судили только за нарушение общественного спокойствия, и он отделался штрафом. Все говорили Даниелю, что очкастый — сукин сын, но на суде он держал себя вполне достойно. Он заявил, что драка возникла исключительно из-за политических разногласий, и стоял на этом до конца.
В пятницу Даниель проснулся очень рано от охватившей его мучительной тревоги. Бебе никак не реагировал на убийство Гаво. Шпики не занялись ни поисками пистолета, ни отпечатками пальцев, оставленными Максимом на стене. Решительно, Лэнгар был слишком доверчив и слушаться его не стоило. Рядом с Даниелем мирно похрапывала Мирейль. Как и всегда по утрам, лицо ее было утомленным и старым. Разве мог Даниель наладить свою жизнь, если его со всех сторон облепила разная пакость? Эта подлая толпа рвачей зубами вцепилась в свои привилегии, но достаточно было ему рассказать хотя бы десятую часть из того, что он пережил, и они набросились бы на него все сразу… Что делать?.. Предать, как Бебе? Или просто послать все к черту? Или, наконец, послушаться Рагесса и идти работать к шпикам? Вот если б где-нибудь завязалась война. Хорошая, чистая война, вроде той, которую обещал ему Лэнгар. Конечно, жаль, что в свое время он отказался от Кореи. Правда, теперь это уже не имело значения, раз красным удалось добиться прекращения военных действий. Видимо, то же самое произойдет и в Индокитае, если им вовремя не помешать. Нет, нужна чистая, откровенная война. Против русских или этих китайцев. Пока они существуют, разная сволочь не угомонится.
Здесь его размышления были прерваны стуком в дверь: «Откройте, полиция!»
На этот раз легавые были с ним чрезвычайно вежливы. «Простая проверка». Они были так любезны, что даже Мирейль держалась более или менее прилично.
Его привезли в то же отделение, в котором он был в прошлый раз. Даниель напряженно пытался уловить хоть какой-нибудь намек на то, откуда исходил удар. С ним были чрезвычайно предупредительны. На столе лежали газеты. Входя, шпики здоровались с ним.
Вскоре все прояснилось. После заметки в «Юманите» полиция решила притвориться, будто только что узнала, что пистолет, убивший Максима, принадлежал Даниелю.
Даниель успел подготовиться к самозащите. Действительно, он был знаком с Максимом, но знал его очень мало. Юноша интересовался огнестрельным оружием и как-то спросил его: «Нет ли у вас пистолета?» У него как раз был пистолет, приобретенный в целях личной безопасности, которая все время находится под угрозой. Он вынул пистолет и показал его Максиму. Примерно неделю назад он перебирал свои вещи, и пистолета среди них не оказалось. Но так как недавно он ездил в деревню, то подумал, что, возможно, забыл пистолет там. Поэтому он и не был обеспокоен пропажей.
Шпики приняли это объяснение без возражений, и Даниель решил, что все в порядке, что он выкрутился и на этот раз. Но его попросили пройти в другую комнату, сказав, что с ним хочет поговорить начальник. Здесь никаких газет не было. У всех дверей стояли легавые, и Даниель почувствовал, что дело оборачивается скверно. «Это были только цветочки, — подумал он, — а ягодки впереди…»
Его заставили проторчать там довольно долго. Внезапно в комнате появился Рагесс и понимающе кивнул Даниелю. Впрочем, вид у него был вполне официальный, у этого добродушного толстяка, полнокровного, способного на сочувствие. «Поймите, мое служебное положение…» — казалось, говорил он.
— Долго меня будут здесь мариновать? — спросил Даниель.
В зеленоватых глазках Рагесса появилось выражение холодной злобы.
— Если бы не весь твой прошлый багаж — два или три месяца. А вот то, что пистолет твой, — неприятная штука. С другой стороны, если у человека столько врагов…
Рагесс замолчал, увидев другого шпика, проходившего к начальнику. Шпик сделал вид, что ищет что-то в столе. Когда Рагесс вышел, он быстро приблизился, и Даниель узнал в нем беззубого Фернанделя.
— Твой арест подстроил Бебе. Будь осторожен с Рагессом.
И он мгновенно исчез.
Открылась дверь, и Даниель оказался перед комиссаром.
— Я так и знал, что снова увижу тебя, сынок.
Даниель не дрогнул. Комиссар спокойно уселся за свой письменный стол. Церемониал повторился. Комиссар по-прежнему объяснялся на блатном языке. Даниель знал теперь, что Лэнгар с ним, а Бебе — против. Роли переменились, вот и все.
— Итак, мой мальчик, из тебя теперь можно веревки вить. Хранение боевого оружия без разрешения. И, видимо, торговля оружием тоже. А следовательно, и сообщничество во всем, что эти балбесы натворили твоим пистолетом. Меньше шести месяцев ты не получишь.
Даниель продолжал держаться с изысканной небрежностью.
— Ты, конечно, думаешь, что шесть месяцев — это сплошное удовольствие. Но поразмысли хорошенько над тем, что ты будешь сидеть, а Матье Фонтвилль Мертвая Голова, предстанет перед судом присяжных. Ты воображаешь, как это им понравится?
Даниель безразлично махнул рукой.
— Мсье, конечно, подумывает о самоубийстве. Для него дело пахнет Печальным подъемом, Бритвой господина Дейблера.[8] Ты понимаешь, какой вой поднимут коммунисты? Бывший дарнановский милиционер, приговоренный к смерти, убийца и развратитель молодежи. Тебя почтят специальной передовицей в «Юманите». И, если хоть один присяжный ответит «нет» на вопрос суда, я куплю тебе машину, когда ты выйдешь из Центральной в 1970 году!.. Ну, скажи же что-нибудь, чертов кретин!
— Вы теряете время. Разговоры на меня не действуют.
Комиссар пожал плечами.
— Ну, конечно, ты ведь молодчина. Если тебе нужен патент на это звание, я тебе его даю. Меня тоже, если хочешь знать, вычистили после Освобождения. Но ненадолго, потому что я быстро научился понимать эту музыку. А ты никак не можешь запомнить мотив, который дудят тебе в уши. Тебе не следовало трогать Ревельона. Понимаешь? Он выжал тебя, как лимон, этот твой дружок. Так же как выжали тебя те, кто заправлял во время твоей первой истории. И все-таки ты напрасно брыкался. Вот и все. Что ты сейчас собираешься делать? Ясно, у тебя, как и у каждого, есть свои мечты. Но милиция будет восстановлена не завтра, а до тех пор надо дожить. Когда я в прошлый раз предлагал тебе Индокитай, я совсем забыл о Ревельоне.
8
«Печальным подъемом» и «Бритвой господина Дейблера» на языке парижского дна называется гильотина. Представители семьи Дейблер в четвертом поколении занимают пост палача Парижа.