— Не плачь, сестренка. Человека пачкает не связь и не ошибка. Хуже, если ты поверишь, что любой подлец оставляет на тебе несмываемый след…
От соседа справа уходила мать. Прощаясь, она уловила последнюю фразу Франсиса и испуганно обернулась. Франсис ласково улыбнулся, он вовсе не хотел пугать ее. Старая женщина страдала сильнее Лиз. Возможно, она уже знала, что ее сын никогда не выйдет из госпиталя, никогда не вернется к ней. Такие абсцессы в легких обычно неизлечимы…
— Лиз, маленькая, расскажи-ка мне лучше о занятиях в университете…
Перейдя Сену, Даниель зашел в первое попавшееся бистро и позвонил оттуда Лэнгару. Празднества но случаю Дня Победы вынудили Лэнгара перенести встречу с Даниелем на послезавтра. От нечего делать, а также из страха перед одиночеством Даниель позвонил Мирейль и позвал ее к себе. Никогда прежде не думал он о дне 8 мая 1945 года. Вся сволочь, очевидно, выйдет на улицу, чтобы отметить еще и Освобождение Парижа… Эти свиньи держатся за свой праздник! Даниелю казалось, что весь мир издевается над ним, все — и официантка, которая понимающе улыбнулась ему, думая, очевидно, что он вызвал по телефону свою подружку, и толстяк хозяин, астматический подагрик, который коротко и хрипло дышал, навалясь животом на кассу. Несмотря на то что допрос в Сюрте прошел гладко, Даниель чувствовал себя усталым и опустошенным. Надо иметь мужество и называть вещи своими именами: полиция держала его крепко, кольцо вокруг него смыкалось все теснее.
Теперь он должен стать совсем маленьким, еле заметным. Его отпустили, и он должен быть доволен тем, что его оставили на свободе, то есть предоставили возможность выпутаться из этой истории, и желательно не здесь, а за границей. Его отпустили, но крепко держат на привязи. В любой день ему могут припомнить его прошлое, в любой час шпики могут возобновить следствие по делу об убийстве Джо Картье. Он опутан цепями враждебности окружающих и оскорбительной снисходительности Рагесса. Лавердону недостаточно было того, что он вновь на свободе благодаря чьей-то протекции. Он хотел, чтобы его ценили по истинной стоимости. Он много пережил и требовал к себе уважения. А они хотят, чтобы он опять начинал грязную работу с самого низу. Ему предлагали роль подручного. Вот тебе деньги — и будь доволен, сиди в своем углу и жди, пока тебя не позовут. Ожидай приказаний. По существу, и Лэнгару было на него десять раз наплевать. Полковник Лэнгар добросовестно работал ради коммюнике и сводок верховного командования и думал только о новых звездочках на своих погонах…
Даниель бросил на стол сто франков и передернулся, когда официантка сказала, что за два разговора по телефону с него следует еще десять. Он вышел на улицу. Собор Нотр-Дам был словно выпачкан солнечным светом. Казалось, его выкрасил плохой маляр: полосы света лежали неровно, будто проведенные неумелой рукой, Весна… Позвольте, сколько же весен провел он в тюрьме? Даже если не считать этой, получается восемь. Восемь весен в тюрьме. Перед ним вдоль узенького сквера ковылял старый нищий. Грязный, заросший, он с кряхтением сгибался пополам каждый раз, как замечал на тротуаре окурок. Может быть, придет день, когда и он, Даниель Лавердон, станет таким же отбросом, сгорбленным собирателем окурков? Всю жизнь он был отбросом какой-то иной, высшей среды. Он, как дурак, делал чужую работу, был прислугой за все, и от него избавлялись, как только дело было сделано. Пожалуй, и правда: надо считать за счастье, что удалось остаться в живых… Любимый припев Бебе, которым он умело держал его в повиновении. Подлец. В августе сорок четвертого он, как крыса, перебежал на другой корабль. Но крысиные повадки сказываются и сейчас, когда он покидает второй корабль, перебегая на третий. Разве это хорошо? А Лиз, которая сначала выставила его, а затем продала полиции? У него осталась только Мирейль, никого, кроме Мирейль, Конечно, с ней всегда можно будет открыть оптовую торговлю пряностями или заделаться биржевым маклером… Но, черт возьми, разве это освободит его? Все равно его всегда будут держать в руках. Сначала мошенничество, выдача необеспеченных чеков. Потом — убийство Джо, потом — пистолет Максима… Он увяз по уши. Хозяева не так уж глупы. У них повсюду установлены антенны, они всегда знают, как не замочиться чересчур и когда самое время подсушиться… Но разве он может подняться до них, если должен быть тише воды, ниже травы…
Он машинально направился к Центральному рынку. По-видимому, здесь сволочь была в силе. Коммунистические листовки наклеены на всех стенах. Они еще смеют писать «Мир Вьетнаму!», эти свиньи!.. Страна прогнила насквозь, это ясно. Недаром от него все отшатнулись, как от зачумленного. В Женеве они ползали на брюхе перед русскими и китайцами. А кричали-то, а грозились!.. Мы то, мы се, мы поломаем все на свете!.. Дерьмо!.. Опять мир. Каждый раз, как заключается мир, расплачиваться приходится Даниелю…
За замком Шатле, на улице Риволи, он попал в толпу женщин, вышедших за покупками. Он ненавидел этот прилив, наводнивший тротуары, это половодье, несущее пестрый мусор. Он вздрагивал всякий раз, когда кто-нибудь прикасался к нему. Как уродливы эти люди. И потом, что это за занятие ротозейничать перед витринами? Нет, город поражен гангреной. Даниель был на голову, выше всех, он смотрел на них сверху и повторял любимую фельдфебельскую фразу Лэнгара: неважное пополнение! Он бессознательно ускорил шаг. Вдоль Лувра, под аркадами, народу было меньше. Как о постыдной болезни, вспомнил Даниель о своем сне в Сюрте, на скамейке. Откуда только берется такое? Неужели он настолько боится Лэнгара? Нет, не Лэнгар его враг. Его враги — это Лиз, и этот очкастый, командовавший при расстреле полувзводом, и Матье Мертвая Голова, который может заговорить, и, разумеется, Бебе. Обескураженный, он остановился. Чем дальше он шел, тем больше встречалось этих мерзавцев. Он задыхался в своем аквариуме, бил по воде изо всей силы, но высвободиться не мог. Он не мог смотреть на мир снаружи, как в тот вечер у Мирейль, когда вылил чернила в аквариум и вуалехвосты один за другим начали переворачиваться брюхом вверх.
Даниель быстро пересек площадь Пале-Рояль и двинулся по улице Фобур-Сент-Оноре. Тротуары здесь были узенькими, но Даниель по тысяче признаков чувствовал, что вступил в богатый район. Он перешел улицу Кастильон, чтобы скорее попасть в более тихие кварталы. Огромная американская машина затормозила перед ним. Шофер поспешно выскочил и открыл дверцу, загородив ему дорогу. Из машины вышла элегантная дама, за ней вторая. Роскошные девки, увешанные ослепительными драгоценностями. Даниель склонился, почтительно улыбаясь. Он не прочь был заговорить с ними, пойти за ними куда угодно. Это сразу, вылечило бы его от всех горестей, заставило бы забыть испытанные унижения. Дама пошикарнее, вышедшая последней, обернулась к шоферу:
— Поезжайте к Дюрану, узнайте, есть ли места на советский балет. И возьмите билеты на все спектакли…
Потом она обратилась к подруге:
— Мне страшно подумать, Джин, что ты вдруг не увидишь Уланову…
Они вошли в обувной магазин, а Даниель остолбенел. Он был потрясен и ошеломлен. Как? Такие женщины вне себя от восторга, что смогут аплодировать большевикам? Все сгнило насквозь. Он свернул в маленькую уличку и долго шагал, ни о чем не думая. В прежние времена он, чтобы разогнать черные мысли, треснул бы кого-нибудь. Теперь он знал, что только расшибет себе кулаки. Он вышел на Большие Бульвары возле церкви Мадлен и опять попал в толпу. Почти бессознательно Даниель остановился у витрины. Какая-то женщина, проходя мимо, задела его. Он не шелохнулся и тут же пожалел о своем безразличии. Случайно она его толкнула или нарочно? Он оглянулся. Высокая шатенка в облегающем серо-синем английском костюме словно в нерешительности стояла неподалеку спиной к нему. К ней быстро приближался элегантный пожилой господин в черном. Когда он поравнялся с ней, она сделала легкое движение бедрами и, видимо, задела его, как задела Даниеля. Такое скромное приставание пленило его. В конце концов он мог заплатить, мог позволить себе такое удовольствие! Ему казалось, что только так он отомстит тем роскошным сучкам, которые только что оскорбили его. Она тоже классная женщина, и он возьмет ее. Он опять почувствовал себя повелителем вселенной.