Виктор понял, что он сам себе надоел, со всеми своими поисками и находками, он уже не мог сам себя терпеть. Выход один — спустить все на тормозах. С какого бока ни зайди — видимость одна и та же: подчиниться сильному и знающему, тому, кто объяснит этот мир…
В сумерках в лагерь стали возвращаться обитатели. Они приходили поодиночке и небольшими группками, мужчины и женщины — слетались, как пчелы в свой улей. Некоторые из них прилетали с добычей — с огромными, но, видимо, легкими мешками. Другие, как трутни, брели налегке. Но всех их объединяло одно, и это Виктор сразу понял: они возвращались, чтобы, забыв свои дневные труды, тоже подчиниться кому-то, кто скажет, что делать завтра, через месяц, через год… Эти люди были братьями, поистине его, Виктора, братьями и сестрами по главному признаку: они отреклись от своей негодной воли и получили взамен облегчение — общую веру, связывающую их всех, таких разных… Виктор окрестил их своими братьями, потому что ему стал дорог путь каждого из них к прозрению. У него не было сомнений, что каждый из них когда-то начал поиски смысла жизни и они привели сюда, на гору.
Братья и сестры шли мимо него, уставшие и хмурые. Виктор кивал им, и редко кто отвечал взаимным приветствием. Познакомиться же с ним не захотел никто. Это не смутило Виктора, потому что он уже знал, как труден путь.
Обитатели лагеря собрались у домика Ноя в ожидании. Их было человек пятьдесят, все не старше сорока, но в основном молодежь двадцати — тридцати лет. Виктор встал со своей лавки, потому что иначе получалось, что все взоры были обращены на него, и ему даже показалось, что братья и сестры ждут от него какого-то сообщения. Виктор встал и пристроился сзади собравшейся толпы. Тогда ему стали слышны некоторые тихие разговоры.
— Опять разделить никак не может, — говорил один.
— Стемнеет — снова будем искать куски свои по земле, — говорил другой.
— За водой сегодня ходили?
— Нет, опять трехдневную будем пить, — говорил еще кто-то, но все произносилось беззлобно и с пониманием.
Виктор заметил, что почти каждый, кто сказал хоть слово, обернулся на него. Он подумал, что, может, они хотят, чтобы и он заговорил с ними. Но он пока совершенно не знал, о чем говорить. Сейчас он хотел только слушать.
Наконец из домика вышел брат Ной и сделал повелительный жест, который поверг всех на колени, и быстро произнес молитву-заклинание, чтобы хлеб стал насущным. После этого он вынес из домика большой таз с ломтями хлеба. Люди, не толкаясь, стали подходить к Ною, и тот каждому давал кусок.
Вдруг раздался истерический девичий вопль:
— Мне опять маленький кусок достался! Почему каждый раз мне дают маленький кусок?
— Сестра Мина, сегодня твое достоинство 40 сиклей. Выбирай, в какой карман тебя положить… — спокойно сказал Ной, не прекращая раздачи хлеба. — Ты сегодня совсем негодная монета. Я думаю, что 40 сиклей медью или оловом. Выбирай!
— Я сегодня всю поляну обобрала, — вдруг тихо, обиженно заплакала сестра Мина. — Почему же мне такой маленький кусок?
— Ну, хорошо, — подобрел Ной. — Освобождаю тебя от ночной молитвы. Твой кусок такой же, как у всех.
Больше инцидентов не было. Мина быстро успокоилась и с удовольствием стала жевать свой хлеб. Ели его прямо здесь, у дома Ноя. И Ной ел вместе со всеми. Кто-то вынес бак с водой, и каждый получил по стакану воды.
За это время стало темно. Над лагерем чернела ночь с ясными звездами, и Млечный Путь высветился от края и до края неба. Электричества здесь не было. Ной вышел из дома с зажженным факелом и повел за собой народ к скинии. На месте ужина остались лежать несколько человек. Они заснули, и никто их не беспокоил.
Ной вставил факел в держатель и зашел внутрь шатра. Остальные расположились вокруг. Началась молитва.
Виктор не разбирал слов, только старался повторять все движения молящихся — снова на коленях, возводя руки к небу, кланяясь до земли. Иногда братья и сестры подхватывали произнесенное Ноем и тогда долго повторяли какую-нибудь фразу, постепенно убыстряя темп и громкость. Виктору казалось, что эти моления собираются воедино и восходят вверх, к Богу. В какой-то момент ему почудилось, что разверзлись небеса и оттуда на землю заструился свет. Он толкнул в бок соседа, чтобы спросить, видит ли он этот свет, но сосед весь обратился в молитву.
Виктор почувствовал, как ему вдруг стало тепло, даже жарко внутри, хотя до этого он стал уже замерзать от горной ночной свежести. По-видимому, многие были в таком же состоянии внутреннего жара. Общее молитвенное воодушевление под открытым небом приближалось к своему апофеозу — торжественному завершению. Люди стали рыдать, выкрикивать разные слова, заклятья, умолять о чем-то, смеяться, и все это слилось в фантастический беспрерывный гул.