«Ну конечно. Ты и твои маленькие трюки. У меня в галерее работала девушка, которая отличалась тем же».
Ишервуд отбарабанил две серии номеров из восьми знаков каждый и отключился. Габриель снял трубку с телефона охраны и набрал номер. Механизм зажужжал; он поднял щеколду и вошел в калитку. У входа в дом он повторил операцию и мгновение спустя уже стоял в темном холле и шарил по стене в поисках выключателя.
Конверт лежал в большой стеклянной чаше на резном старинном столике у подножия лестницы. Он был адресован синьору Дельвеккио – Габриель работал под таким именем. Он взял конверт и вскрыл его указательным пальцем. Простая сизо-серая бумага, толстая, без фирменной шапки. Четкий, аккуратный почерк, без подписи. Габриель поднес ее к носу. Никакого запаха.
Габриель стал читать. Полотно висит в гостиной, это «Портрет молодого человека» Рафаэля. Габриелю заказан номер в гранд-отеле «Дольдер», находящемся в миле от виллы, по другую сторону Цюрихберга. В холодильнике есть еда. Хозяин вернется в Цюрих на следующий день. Он будет крайне благодарен, если синьор Дельвеккио сможет безотлагательно начать работу.
Габриель положил записку в карман. Значит, Рафаэль. Это будет его второй Рафаэль. Пять лет назад он отреставрировал маленькую, типа иконы, картину «Мадонна с младенцем», основанную на известной композиции Леонардо. Габриель почувствовал щекочущее ощущение в кончиках пальцев. Перед ним открывалась чудесная возможность. И он порадовался, что взялся за эту работу, несмотря на необычные условия.
Он прошел по коридору в большую комнату. Там было темно, никакого освещения, толстые портьеры были плотно задернуты. Несмотря на царивший в комнате мрак, у Габриеля создалось впечатление среднеевропейского аристократического хаоса.
Он сделал несколько шагов. Ковер под его ногами был влажный. В воздухе пахло чем-то соленым и ржавым. Этот запах был Габриелю знаком. Он нагнулся, приложил пальцы к ковру и поднес их к лицу.
Он стоял в крови.
Восточный ковер был выцветший и очень старый, как и мертвец, лежавший в центре его. Он лежал лицом вниз и в смерти словно пытался до чего-то дотянуться правой рукой. На нем был двубортный синий блейзер, лоснившийся на спине, и серые шерстяные брюки. На ногах – коричневые замшевые туфли. На одной туфле – правой – были утолщенная подошва и задник. Брюки задрались, обнажив низ ноги. Кожа выглядела ужасающе белой, словно голая кость. Носки были разные.
Габриель присел с равнодушием человека, не боящегося мертвецов. Это был труп маленького мужчины – пяти футов росту, не более. Он лежал в профиль, так что хорошо видна была левая сторона лица. Сквозь покров крови Габриель все-таки рассмотрел, что у него квадратная челюсть и изящные скулы. Волосы были густые и белоснежные. Похоже, стреляли в него один раз – пуля прошла сквозь левый глаз и вышла через заднюю часть черепа. Судя по размеру выходного отверстия, оружием был пистолет весьма крупного калибра. Габриель поднял глаза и увидел, что пуля разбила зеркало над большим камином. По его предположению, старик уже несколько часов был мертв.
По-видимому, ему следовало позвонить в полицию, но затем он представил себе, как они на все это посмотрят. Иностранец в роскошном доме, мертвец, застреленный сквозь глаз. Самое меньшее – его задержат для допроса. Габриель не мог этого допустить.
Он поднялся и обратил взгляд с мертвеца на Рафаэля. Поразительная картина: красивый молодой человек, запечатленный в полупрофиль, освещенный для придания большей чувственности. Габриель предположил, что этот портрет был написан, когда Рафаэль жил и работал во Флоренции, по всей вероятности, между 1505 и 1508 годами. Плохо, что такое случилось со стариком, – какое это было бы удовольствие – реставрировать подобное полотно!
Он прошел назад в холл, остановился и посмотрел вниз. На мраморном полу остались кровавые следы. Ничего с этим не поделаешь. Он был научен в подобных обстоятельствах быстро уходить, не заботясь об оставшемся беспорядке или о шуме.
Он собрал свои вещи, открыл дверь и вышел. Дождь шел еще пуще, и когда он дошел до калитки в конце выложенной плитами дорожки, от него уже не оставалось кровавых следов.
Он быстро шагал, пока не дошел до проспекта – Крэбюль-штрассе. По склону холма спускался трамвай № 6. Габриель проследовал наперегонки с ним до остановки, быстро шагая, но не бегом, и вскочил в вагон без билета.
Трамвай тронулся с места. Габриель сел и посмотрел направо. На стене вагона черным несмываемым маркером была нарисована свастика поверх звезды Давида. Под этим два слова: JUDEN SCHEISS.[2]
Трамвай привез его прямо к Главному вокзалу. На вокзале, в подземной галерее, он купил за невероятно высокую цену кожаные сапоги «Балли». Наверху, в центральном зале, он сверился с расписанием поездов. Поезд на Мюнхен отправлялся через пятнадцать минут. Из Мюнхена он мог вечером вылететь назад в Лондон, где сразу поедет к Ишервуду домой в Саут-Кенсингтон и задушит его.
Он купил билет первого класса и отправился в туалет. В кабинке он сменил туфли на новые сапоги. Прежде чем выйти, он бросил туфли в мусорный бак и накрыл их бумажными полотенцами.
К тому времени когда он вышел на платформу, пассажиры уже садились в поезд. Он вошел во второй вагон и прошел по коридору к своему купе. Там никого не было. Минуту спустя, когда поезд тронулся, Габриель закрыл глаза, но перед его мысленным взором возникли лишь мертвец, лежавший под картиной Рафаэля, и два слова, нацарапанные на трамвае: JUDEN SCHEISS.
Поезд замедлил ход и остановился. По-прежнему у платформы. Габриель услышал в коридоре шаги. Затем дверь в его купе распахнулась словно от взрыва бомбы, и двое полицейских ворвались внутрь.
2
Витория, Испания
В шестистах милях к западу, в баскском городе Витория на площади Испании сидел в аркаде в прохладной тени Англичанин и пил кофе в кафе. Хотя он понятия не имел о том, что произошло в Цюрихе, эти события скоро изменят его упорядоченную жизнь. А пока что его внимание было сосредоточено на входе в банк.
Англичанин заказал еще один кофе с молоком и закурил сигарету. Он был в шляпе и солнцезащитных очках. Волосы его блестели, отливая серебром, как у преждевременно поседевшего человека. Песочный поплиновый костюм совпадал по цвету с преобладающими в Витории зданиями, позволяя ему, подобно хамелеону, сливаться с окружающей средой. Казалось, он был всецело поглощен утренними выпусками «Эль мундо» и «Эль пайс». На самом же деле это было не так.
На светло-желтой каменной стене какой-то мастер граффити нацарапал: «ТУРИСТЫ, БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ! ВЫ БОЛЬШЕ НЕ В ИСПАНИИ! ЭТО СТРАНА БАСКОВ!» Англичанину не стало от этого не по себе. Если по какой-то причине сепаратисты нацелятся на него, он был уверен, что сумеет за себя постоять.
Взгляд его снова уперся в дверь банка. Через две-три минуты кассир по имени Фелипе Наварра отправится на дневной перерыв. Его коллеги считали, что он едет домой на ленч и сиесту с женой. А жена считала, что он втайне встречается со своими баскскими политическими единомышленниками. На самом же деле Фелипе Наварра отправится в многоквартирный дом в старом городе, возле площади Вирхен Бланка, и проведет послеполуденное время с любовницей, черноволосой красоткой Амайей. Англичанин знал это, так как уже почти неделю следил за Наваррой.
В час пятнадцать Наварра вышел из банка и направился в старый город. Англичанин оставил пригоршню песет на столе – достаточно для оплаты счета и щедрых чаевых официанту – и тихо последовал за ним. Выйдя на забитую людьми торговую улицу, он держался на расстоянии от Наварры. Сближаться не было нужды. Он знал, куда направляется преследуемый им зверь.
Фелипе Наварра не был обычным банковским кассиром. Он был действующим агентом организации Еузкади Та Аскатасуна (Родина и Свобода басков), более известной, как ЕТА. По лексикону ЕТА, Наварра считался «пассивным десантником». Он вел нормальную жизнь, имел нормальную работу и получал приказания от безвестного командира. Год назад ему велели убить молодого офицера Гвардии Сивиль. К несчастью для Наварры, отец офицера был преуспевающим виноделом, у которого было более чем достаточно денег, чтобы оплатить поиск убийцы своего сына. Часть этих денег лежала сейчас на счету в швейцарском банке Англичанина.