Револьвер не потребовался, так как химикалий произвел нужное действие. Ноги Петерсона размякли, комната начала крутиться, и пол приподнялся ему навстречу. Он боялся ударить голову, но прежде чем ноги его окончательно подкосились, в вестибюле появился мужчина и Петерсон упал ему на руки.
Петерсон успел увидеть лицо своего спасителя, когда тот волок его из вестибюля и швырнул в обшитый панелями фургон. Произведено это было по-христиански, и осторожно, и удивительно деликатно. Петерсон хотел было его поблагодарить, но когда открыл рот, потерял сознание.
41
Маллес-Веноста, Италия
Герхардту Петерсону казалось, что он выбирается из глубин альпийского озера. Он карабкался наверх, продираясь сквозь прослойки сознания, струи теплой и холодной воды, пока его лицо не выбралось на поверхность и легкие не наполнились воздухом.
Он обнаружил, что находится вовсе не на альпийском озере своих сновидений, а в холодном погребе с глиняным полом и голыми оштукатуренными белыми стенами. Над его головой было маленькое оконце, прорезанное на уровне земли, и в него струился слабый желтый свет. С минуту он пытался сориентироваться во времени и в пространстве. Потом вспомнил женщину-брюнетку у лифта; как она обвела его вокруг пальца с помощью сигареты; как провела рукой по его руке, прежде чем прыснуть ему в лицо что-то седативное. Он пришел в замешательство. Как мог он оказаться таким слабым? Таким незащищенным? Чем он выдал себя, что они подослали к нему женщину?
Пульсирующая боль в голове Петерсона была непонятного происхождения – что-то между травмой и ужасающим похмельем. Во рту у него, казалось, полно было песка, и ему отчаянно хотелось пить. Он был раздет до трусов, щиколотки его и кисти были стянуты клейкой лентой, голая спина упиралась в стену. Собственное тощее тело ужаснуло его. Бледные, без волос, ноги были вытянуты пальцами вверх, словно ноги умирающего. Мешок кожи свисал над поясом трусов. Ему было мучительно холодно.
Ему оставили часы, но стекло было разбито, и они больше не показывали время. Он внимательно посмотрел на свет, струившийся в окно, и решил, что солнце на закате. Он постарался определить время, хотя даже такая простая вещь вызвала у него пульсацию в голове. Его забрали перед самой полуночью. А сейчас, по его предположениям, было часов пять или шесть вечера следующего дня. Восемнадцать часов. Неужели он был без сознания восемнадцать часов? Это может объяснить его жажду и невыносимую боль в спине и суставах.
Интересно, подумал он, куда они его привезли. Свет и воздух не были швейцарскими. На секунду он испугался, что его привезли в Израиль. Нет, в Израиле он находился бы в обычной камере, а не в погребе. Он по-прежнему был где-то недалеко от Швейцарии. Возможно, во Франции. А может быть, в Италии. Евреи любят дух Европы. Они там хорошо растворяются.
Он почувствовал запах, который не сразу распознал: запах ладана и сандалового дерева, женский запах. И тут вспомнил, как он стоял у лифта в Цюрихе, руку женщины, которая усыпила его. Но почему ее запах сохранился на нем? Он взглянул на свое тело – на кожу, покрывавшую ребра, и увидел четыре красные полосы – царапины. Его нижнее белье было в пятнах, и что-то твердое и клейкое в промежности. Что они с ним сделали? Восемнадцать часов, сильнодействующие медикаменты…
Петерсон перевалился на бок, и его щека ударилась о холодный глиняный пол. У него возник позыв к рвоте. Он ничего из себя не выбросил, но его отчаянно тошнило. Собственная слабость была омерзительной. Он вдруг почувствовал себя так, как чувствовал бы себя богач, попавший в беду в бедном районе. Все его деньги, вся его культура и сознание своего собственного превосходства – все швейцарское в нем – ничего сейчас не значило. Стены Альпийского редута не защищали больше его. Он оказался в руках людей, которые вели игру по совсем другим правилам.
Он услышал шаги на лестнице. Вошел мужчина – маленький и смуглый, – вошел быстро, что указывало на скрытую силу. Он, казалось, был раздосадован, обнаружив, что к Петерсону вернулось сознание. В руке у него было серебряное ведерко. Он обеими руками приподнял его и вылил на Петерсона ледяную воду.
Боль была такая, что Петерсон, не сумев сдержаться, вскрикнул. Маленький мужчина опустился возле него на колени и всадил иглу в бедро Петерсона так глубоко, что она, казалось, дошла до кости, и Петерсон снова добровольно ушел под воду своего озера.
Будучи мальчиком, Герхардт Петерсон слышал рассказ о том, как евреи пришли во время войны в деревню, где жила его семья. Согласно рассказу еврейская семья – двое взрослых и трое детей – проникла в Швейцарию из неоккупированной Франции. Над ними сжалился фермер и приютил их в крошечном сарае на своей земле. Один офицер кантональной полиции узнал, что в деревне скрываются евреи, но согласился держать это в секрете. Но кто-то из деревни связался с федеральной полицией, которая на другой день явилась на ферму и забрала евреев. Правительство держалось политики высылки нелегальных иммигрантов в ту страну, откуда они противозаконно пересекли границу. Эти евреи приехали в Швейцарию с юга Франции, который не был оккупирован, а переправили их назад в оккупированную Францию и отдали прямиком в руки немецкого патруля. Евреи были арестованы, их посадили на поезд, шедший в Аушвиц, и умертвили в газовой камере.
Сначала Герхардт Петерсон отказывался верить этому рассказу. В школе его учили, что Швейцария, будучи нейтральной страной во время войны, открывала свои границы беженцам и раненым солдатам, что она была сестрой милосердия Европы, материнской грудью в центре континента, где царило брожение. Петерсон пошел к отцу и спросил его, правда ли то, что рассказывают про этих евреев. Сначала отец отказывался говорить с ним об этом. Но поскольку молодой Герхардт настаивал, отец уступил. Да, сказал он, это правда.
«Почему же никто не говорит об этом?»
«А почему мы должны об этом говорить? Это дело прошлое. И сейчас ничего нельзя сделать, чтобы это изменить».
«Но их же убили. Они умерли, потому что кто-то в деревне донес на них».
«Они же были здесь нелегально. Они приехали без разрешения. И к тому же, Герхардт, не мы убили их. Их убили нацисты. А не мы!»
«Но, папа?..»
«Хватит, Герхардт! Ты спросил меня, правда ли это, и я дал тебе ответ. И больше никогда не заводи об этом разговора».
«Почему, папа?»
На это отец не дал ему ответа. Но даже и тогда Герхардт Петерсон знал ответ. Он не говорил больше об этом, потому что в Швейцарии не обсуждают неприятные события прошлого.
Петерсон пришел в себя после еще одного ведра ледяной воды. Он открыл глаза и мгновенно ослеп от белого, как при взрыве, света. Прищурившись, он увидел, что над ним стоят двое – маленький, похожий на тролля мужчина с ведерком и более добрый с виду человек, который отнес его в Цюрихе в фургон после того, как женщина усыпила его.
– Просыпайся!
Тролль плеснул еще ледяной воды на Петерсона. У него резко дернулась шея, и он ударился головой о стену. Он лежал на полу, весь мокрый, и дрожал.
Тролль затопал вверх по ступеням. Тот, что был более мягким, присел на корточки и печально смотрел на него. Петерсон стал снова погружаться в бессознательное состояние, мешая реальность со сновидениями. Маленький мужчина казался Петерсону тем евреем из его деревни, который вместе с семьей был выдворен во Францию.
– Мне очень жаль, – простонал Петерсон дрожащими от холода губами.
– Да, я понимаю, – сказал мужчина. – Я понимаю, что тебе очень жаль.
Петерсон закашлялся, и от этого нутряного кашля его рот наполнился мокротой и флегмой.
– Сейчас ты встретишься с большим человеком, Герхардт, потерпи немножко, зато голова у тебя прояснится. – Еще одна инъекция – на сей раз в руку выше локтя, проделанная с клинической точностью. – Голова не должна быть полной тумана, когда разговариваешь с большим человеком, Герхардт. Чувствуешь себя лучше? Голова начала прочищаться?