Между тем землекопы остановились. Верхние слои были сняты, и копать сделалось труднее.
– Позвольте отдохнуть полчаса, – взмолились они.
– Отдохните, отдохните.
Елена Никитишна испуганно подбежала к прокурору.
– Вы прекратили раскопки?
– Нет, только перерыв для отдыха.
– Ах, я испугалась! Ради бога не прекращайте. Если мы не найдем здесь, то придется начать с той стороны холма. Чем ближе к цели, тем больше я уверена, что мы непременно найдем его.
Она подошла к священнику.
– Батюшка, если мы найдем труп, его можно будет похоронить со всеми почестями? Можно отпеть, отслужить панихиду?
– Если не встретится препятствий со стороны гражданских властей, конечно, можно.
– Умоляю вас, примите все это на себя! У меня здесь в банке приготовлено 4000. Вот перевод. Пожалуйста, получите и расходуйте по вашему усмотрению, только чтобы все, все было сделано.
– Да постойте, еще может быть ничего не найдут!
– О! Нет, нет, я чувствую, я хорошо знаю! Найдем непременно! Батюшка, если меня сошлют в каторгу, в рудники, я могу тогда получить прощение от Бога, могу примириться с церковью?
– Вы, что ли, убили своего мужа?
– Хуже. Я предала его в руки наемных убийц, чтобы стать свободной и выйти замуж за своего любовника!
Пастырь сделал шаг назад от Коркиной и осмотрел ее с головы до ног.
– И вы теперь принесли повинную?
– Да, я бросила дом, мужа, все, все и умоляла судей сослать меня в каторгу, лишь бы смерть убитого была отомщена! Мне нужно примирение с совестью, прощение мертвого, свобода души! Здесь на земле мне ничего, ничего не надо! Скажите, батюшка, неужели мне нет прощения, неужели я проклята небом и осуждена на вечное отлучение от Воскресшего Христа Спасителя?
– Господь не отталкивает кающихся грешников, если покаяние их искренно и если они покончили свои счеты с земным правосудием. Нет такого преступника, который, при искреннем раскаянии и твердом намерении загладить преступление не мог бы получить прощения от Бога.
– Батюшка, помогите мне, – простонала Елена Никитишна, схватив руку священника и покрывая ее поцелуями.
– Посмотрите, как она, бедная, мучается, – показал прокурор сыщику на Елену Никитишну.
– Да, она, очевидно, ненормальна.
Прокурор улыбнулся.
– В наш практический век подобные угрызения совести, как и вообще душевные стремления ко всему отвлеченному, принято считать умственным расстройством.
– Позвольте, да кто же в полном уме и твердой памяти поступит так, как Коркина?! Бросить дом, мужа, богатство, насильно проситься в тюрьму, каторгу?!
– Но я право не знаю, что делать с Коркиной, если мы не найдем трупа? Она, пожалуй, начнет просить весь берег перерыть!
– Пусть сама, за свой счет наймет землекопов и роет!
– У вас в Петербурге никаких данных и сведений по этому делу нет?
– Есть. Но только очень сомнительные. У нас заподозрили в одном богатом купце самозванца и именно бродягу под кличкой Макарка-душегуб. А Коркина на следствии показала, что ее любовник вел переговоры об убийстве мужа тоже с Макаркою-душегубом. Может быть, конечно, все это ерунда, ошибка, но…
– Знаете ли, что Макарка-душегуб известен и у нас, помимо дела Коркиной! Он сидел у нас в остроге за ограбление одного помещика, с вооруженными товарищами, но бежал, подкопавшись под дом острога. Это разбойник, которого знают на Волге и почти везде! Если только труп Смулева будет найден, то не подлежит сомнению, что это одна из жертв Макарки!
– В самом деле? Неужели же такой разбойник может благополучно преобразиться в богатого купца и жить в столице?! Да еще как жить! Он женился на дочери заводчика и взял около ста тысяч приданого!
– Что же тут удивительного? Мало ли самозванцев, скрывающихся под чужими паспортами! И заметьте – их обнаруживают только случайно! Оно и понятно – скрывающиеся под подложными паспортами пользуются всеми правами мирных граждан, которых никто не беспокоит и не проверяет! Живи, пока Бог смерти не пошлет!
– Однако, ребята, – обратился прокурор к землекопам, – пора начинать!
Опять застучали заступы, и все сосредоточенно устремили взоры на холм.
– Что мы, дело делаем или дурачимся? – невольно спрашивал себя каждый присутствовавший, кроме Коркиной. Последняя имела такой трагический вид, который сам по себе исключал всякую возможность предположить шутку.