– После узнаешь, а теперь собирайся скорее, мне время терять нельзя, торопиться надо! Не бойся, худого ничего не будет!
– Да какое худое, коли сразу такие деньги даешь! Я такой бумажки, как замужем, не видала! Спасибо, кормилец наш!
Старуха засуетилась, побежала за покупками, а Павлов вышел из смрадной конуры и на дворе стал ожидать возвращения Куликовой.
Надежды его оживились. Он опасался какого-либо противодействия со стороны семьи Куликова, но встретил, наоборот, полное сочувствие и доверие. Вопрос весь только, удастся ли им напасть на след пропойцы.
День клонился к вечеру, сделалось прохладно, начал моросить дождь, погода нахмурилась.
– Скорее, скорее! – крикнул он, увидев приближавшуюся с покупками Куликову.
– Сейчас, сейчас, родимый, – отозвалась она и засеменила ногами. Через пять минут старуха накинула платок и вышла.
– Куда же, кормилец, мы пойдем с тобой? – спросила она.
– А я это у тебя хотел спросить, – произнес удивленно Павлов и задумался. – В самом деле, куда же мы?
А на дворе непогода усилилась. Становилось все холоднее, дождь полил как из ведра.
– Не переждать ли? – нерешительно проговорила Куликова, боявшаяся, как бы барин не потребовал у нее обратно денег.
– Нельзя, нельзя, скорее нужно!.. У нас мало времени. Так куда же мы?
– Куда прикажете…
– Прикажете, – передразнил Павлов, – что я могу приказать, когда я ничего не знаю и не имею понятия, где искать твоего пьяницу…
– Да неужто вы и впрямь его искать хотите? Не шутите?
– Тьфу, – потерял терпение Павлов, – так зачем же я взял тебя? Гулять, что ли, мы с тобой вышли в такую погоду!..
– Не сердись, родименький, я ведь ничего не понимаю… Я так, по глупости!.. Ищи, благодетель наш, ищи, коли волюшка твоя такая. Господское дело нам не понять!..
– Ищи! Так я тебя и спрашиваю, где его искать?!
– А я-то почем, родименький, знаю, нешто он мне сказывал; я ведь по таким местам отродясь не хаживала!..
«Господи, – простонал Павлов, – да как же я сговорюсь с этой дурой! Ведь это несчастье! Мы не понимаем друг друга!»
– Слушай, – обратился он опять к ней, – слушай внимательно. Я тебя взял для того, чтобы ты показала мне разные места, деревни, села, кабаки, где может быть твой муж, где он бывал раньше, где другие такие же, как он, бывают! Понимаешь? Я знаю, что ты прямо не можешь указать, где он, ты сама не знаешь, он тебе не сказал… Но ты знаешь, что в Москву или Петербург он не уехал…
– Знаю, знаю, родимый, нет, не уехал…
– Постой! Ну, так ты говори мне, где он может быть и как ближе попасть туда! Поняла?
– Поняла, родимый…
– Так куда же мы сейчас отправимся?..
– А куда волюшка твоя, кормилец наш, я готова, куда прикажешь…
– Нет, это всякое терпение лопнет!.. Дура, дура… – чуть не заплакал он.
– Дура, батюшка, дура, вестимо дело, дура, наше дело бабье, где же нам ума набраться…
А дождь совершенно смочил их. Начинала пробирать дрожь. Павлов стоял, разведя руки…
18
Таинственная шкатулка
Куликов вошел в свою квартиру. За ним шел по пятам тощий субъект в картузе и блузе. Иван Степанович не был в своем уединенном домике больше двух недель. Квартира была совершенно запущена и потеряла жилой вид. Но Куликов даже не замечал этого. Все это пустяки, которые не могли его интересовать, особенно теперь, после таких важных событий. Он видел, что на карту приходится ставить все! Пан или пропал. Сойтись с тестем он не мог ни в каком случае уже потому, что тот потребовал документы и данные о его прошлом. Где же он возьмет какие-то дипломы и медали, когда в жизни своей ему вовсе не приходилось работать ради медалей или дипломов! Раскрывать тестю свое настоящее прошлое он не имел ни малейшего желания. Значит, сойтись по-прежнему нельзя. Остается: или уходите самому, или… удалить его… Как удалить, вопрос второстепенный, но удалить, во всяком случае, в тот лучший из миров, откуда нет возврата.
Куликов бросил на стол свою шляпу, сел на кресло около преддиванного стола и рукой пригласил сесть своего спутника. Это был один из рабочих завода Петухова, принятый на службу самим Куликовым, некто Петр Ильин. Сухой, желтый, с узкими косыми глазами, он имел жалкий вид бродяги и производил отталкивающее впечатление. Но Иван Степанович был, очевидно, другого мнения о своем госте; он посмотрел на него и ласково заговорил. Впрочем, «ласка» на лице Куликова выражалась одними искривлениями линии рта и глаз, самое лицо оставалось таким же нагло-циничным и с тем же выражением жестокости.