– Странно… Девушке двадцать два года минуло и не хочет подумать об устройстве судьбы своей и отца своего… Ведь, храни бог, осиротеет она… И пропала! Все прахом пойдет.
– Вот это-то меня и кручинит! Спать не могу покойно… Сон и аппетит теряю!
– А вы воздействуйте! Урезоньте! Проявите власть свою, волю. Она ведь девушка, много ли она понимает? Растолкуйте, что она поступает легкомысленно и каяться будет потом, страдать…
– Ох, больно прибегать к крутым мерам, а придется, видно… ведь характерная какая! Ни с одним мужчиной говорить не хочет!
– Смотрите, не приглянулся ли ей какой-нибудь работник или мальчик соседский… Это случается!
– Что вы, что вы! Да я ее с глаз не спускаю…
– На что другое, а на это у девушек много ума и хитрости!
– Нет, этого быть не может!
– А если нет, так вам, Тимофей Тимофеевич, жениха не искать. Всякий сосед, всякий, кто видел Ганю, с руками и ногами возьмет без всякого приданого. Я, Тимофей Тимофеевич, если не делаю предложения, то потому, что уверен в отказе. А если бы я мог надеяться, я был бы счастливейший человек в мире! Я полюбил вашу дочь, как увидел, не смею только признаваться. Да и Ганя не хочет на меня смотреть, а не только разговаривать.
– Откровенно говоря, я очень рад был бы иметь вас своим зятем… Надо будет поговорить с Ганей…
Тимофей Тимофеевич позвонил.
– Попросите сюда дочь, – сказал он вошедшей служанке.
Через минуту вошла Ганя, по обыкновению теперь скучная, побледневшая. Даже о туалете своем она перестала заботиться и вошла в какой-то старенькой кофточке.
– Вы меня звали, папенька?
– Да. Иван Степаныч хочет с тобой поздороваться и побеседовать. Ты точно прячешься.
– Мне не совсем здоровится, – произнесла она, посмотрев исподлобья на Куликова и протянув ему руку.
– У вас лихорадка, кажется. Ручка горячая такая, – заметил Куликов, не выпуская из рук протянутой руки девушки.
Ганя почти насильно выдернула руку и отвернулась.
– Я вам нужна, папенька? – спросила она упавшим голосом.
– Сядь с нами, посиди. Я тебя не вижу теперь целыми днями.
– Я никуда не выхожу из дому, папенька, и всегда около вас.
– Ты никогда ничего не говоришь. Разве тебе не о чем со мной потолковать?
– Вы все заняты, папенька, я не хочу вам мешать, у вас так много дел. Помочь вам я не могу.
– Правда, правда, но что ж делать! Не хочешь ты сына и помощника мне дать!
Девушка покраснела и потупилась.
– Пора, Агафья Тимофеевна, подумать вам о супружестве, в самом деле, папеньке тяжело. Да и вам покойнее будет.
– Я и так покойна была, – Ганя сделала сильное ударение на последнем слове.
– Это не то. Весь век за отцовской спиной нельзя прожить. Папенька стареет, ему тяжело нести бремя.
Все замолчали.
– Ганя! Иван Степанович говорит, что он был бы счастливейшим человеком, если бы ты пошла за него замуж.
Девушка нагнулась еще ниже, плечи стали вздрагивать, на глазах выступили слезы, и она зарыдала.
– Ну, вот и слезы! Чего же ты плачешь? Я тебя не неволю, я только так говорю.
Девушка порывисто встала и вышла из комнаты.
– Видите. Ну, что ж вы поделаете?
– Всякая девушка так. Без слез нельзя. Это ничего… Обойдется… Сразу нельзя.
– Вы думаете обойдется?
– Беспременно. Поплакать необходимо. А все-таки следует воздействовать. Убеждать, уговаривать. Женский ум короток, а девичий еще короче. После ведь сама благодарить будет. Это – как дети, которых насильно надо заставлять принимать лекарство. А не заставь их? Помрут…
– Вы справедливо говорите, только…
– Что только?
– Не могу понять, почему она так к вам не расположена.
Когда Куликов ушел, старик Петухов позвал к себе дочь.
Ганя явилась с распухшими от слез глазами и с поникшей головой.
– Что это, дочь моя? Что значит твое поведение! Я не узнаю тебя!
– Папенька! Что я вам сделала? За что вы на меня сердитесь? – произнесла девушка упавшим голосом.
– За глупость твою! Возможно ли относиться так к человеку, как ты относишься к Ивану Степановичу? Вспомни, что он заслуженный, почтенный и солидный человек, имеющий право на уважение…
– Господи! Да что же мне до Иван Степановича?! Я не трогаю его, ничего ему не говорю… Пусть он оставит меня в покое? Какое он имеет право читать мне нотации, делать выговоры?! Я не девочка ему, и он никакого права не имеет.
– Имеет, – возвысил голос Тимофей Тимофеевич, – имеет, потому что я дал ему это право! Он друг мой, и ты, как дочь моя, должна считать его также и своим другом! Понимаешь?!