– Прости нас, Маланья, пошли тебе Господь царствие небесное, – произнесла Машка, бросая ком грязи на гробовую доску.
То же повторили и все, начиная с Пузана. Последний утер рукавом навернувшуюся слезу и, махнув сильно рукой, произнес: «Эх-ма!»
Через четверть часа могилу закопали и поставили на ней из прутьев крест.
– Мертвые, спите сном мирным, а живые – выпьем, – продекламировал бродяга Петр, пришедший на похороны с двумя полуштофами в карманах.
– Помянуть следует, – согласился Пузан, – у меня заготовлена давно уже четвертная.
– Пойдемте, выпьем…
– Да-с! Ну теперь, ребята, надо заняться в самом деле Макаркой! – сказал Петр. – Обещано ведь пятьсот рубликов…
– Обещано, да не нам… Кто нам пятьсот рублев даст, коли мы и явиться-то за получением не можем; один выслан, другой разыскивается, третий осужден. Разве вот Машка получит?
– Получу! Беспременно получу и всем поровну разделю! Только, голубчики, поймайте его проклятого! Полно ему душить правого и виноватого! Что за душегуб окаянный!
– Что же ловить, так ловить! Давайте делить, кому где искать!
– Надо только до Лиговки брать; за реку ему не уйти, а в эту сторону до рогатки; вернее всего он в болоте где-нибудь скрылся.
– А не ушел ли он на скотопрогонный двор и оттуда в город?
– Там везде пикеты расставлены, он не рискнет, будет выжидать. Здесь он считает себя в безопасности, и точно полиция взять его в болоте не может.
– Наливайте, выпьем за упокой души Маланьи.
– Лиха была покойница выпить, да и мы не уступим, – произнесла Машка, приложив горлышко полуштофа ко рту. Буль-буль-буль…
– Важно! Вот где жизнь-то настоящая! Пей, пока в яму не зарыли!
Закуски почти не было. У кого кусок хлеба, у кого одна корка, а Петр вытащил два гнилых старых огурца.
– По первой не закусывают. Соси по второй.
Компания скоро опустошила полуштофы и полчетвертной.
– Так, братцы, сегодня же пойдем на поиски! Кто найдет, давай совиный свисток. Одному его не взять, надо собраться всем. Трое в болото, двое за бугорки, один на Рогатку, двое к сизым кочкам, а я буду тереться против скотопригонного, – распоряжалась Машка.
– Ладно. Коли не успел уйти в город, от нас не уйдет. Загоним в Корявое болото и крышку сделаем.
– Хвалиться погоди! Макарку взять не Тумбе чета или Рябчику, – перебила Машка, – лучше вы добром да лаской. Будто нечаянно встретились, услуги предложите, а там как руки скрутим – наша будет воля!
– И то! Ой, Машка! Молодчина девка! Ну, соси по третьей! Для куражу хорошо.
Машка тряхнула головой, провела рукой по лбу и, нахмурившись, затянула «Со святыми упокой».
37
Каторжная музыка
Три месяца уже каторжник Антон Смолин находится в пути. Первый пароход Курбатова с арестантской баржей доставил этап в Пермь, оттуда по железной дороге, через знаменитую резиденцию уральского креза – Талицу, в Тюмень и далее, частью пешком, частью на мелких пароходах в Томскую губернию. Антона первоначально хотели сослать на Сахалин, но, ввиду некоторых соображений тюремного ведомства, отправили его в Сибирь. Путь от Тюмени сам по себе представлял каторжную работу, потому что идти приходилось в кандалах глухими дебрями, часто по малопроходимым дорогам. На людях и смерть красна, говорит народная пословица, поэтому и Антон не принимал близко к сердцу всех тягостей пути. С ним вместе отправлялись в Хабаровск на Амур Рябчик – убийца неизвестного господина, вздумавшего подать помощь Машке-певунье, которую он душил, и Тумба, отказавшийся открыть на суде свое инкогнито. Антон свыкся уже с мыслью о безвинной каторге, ниспосланной ему судьбою вместо радостной жизни с Грушею.
– Видно, так Богу угодно, – решил он и махнул на все рукой.
– Полно. И в Сибири люди живут, – утешали его товарищи-арестанты.
Антон горько усмехнулся:
– Живут! Живут по грехам своим, за дела свои непутевые, а за что я иду на каторгу?
– Не все ли один шут! Везде нашему брату каторга; а тебя сгубили деньги Сеньки-косого! Смотри: все, кто разделил его деньги, погубили себя. Ну, чего Рябчик привязался к Машке и потом пустил перо неизвестному? И почему перо сразу на месте положило купчика? А другие? Все в ссылке…
– Да… Эти деньги точно проклятые!