Напрасно Елена Никитишна ломала дни и ночи голову, выхода не было! Сегодня ее поведут в суд, ей надо говорить, а она ничего не знает, защитника у нее нет. Она пробовала воззрить очи свои на небо и искать там защитника, заступника; но больной мозг не повиновался, голова не соображала, не работала, мысли не сосредоточивались.
– О! Я, кажется, сойду с ума, – стонала она и устремляла безжизненный взор в маленькое единственное окошечко ее камеры, выходившей во двор. А там, на дворе, слышалось бряцание сабель жандармов и звон кандалов.
Замок в дверях каморки щелкнул, и на пороге появились жандармы.
– Вставай, пойдем в суд, – обратился к ней один из жандармов.
Елена Никитишна перевела на вошедших все тот же бессмысленный взор и не шевелилась.
– Аль оглохла, вставай.
И жандарм взял её за плечо. Она встрепенулась, вскочила с табурета и, пугливо озираясь, спросила:
– Что вы хотите? Что надо?!
– В суд вести тебя! Поняла?
– В суд?! А, поняла, поняла.
Коркину повели между двух жандармов, взявших сабли наголо.
Не успели они выйти со двора, как толпа их окружила. Напрасно жандарм, шедший впереди, просил честью дать дорогу, напрасно тюремная стража расталкивала толпу: народ тесным кольцом окружил конвой и рвался к преступнице. Пришлось немедленно подать карету и усадить в нее арестантку, но и тут сотни голов тянулись к окошкам, кланялись Кориной, кричали что-то и бросали цветы.
– Она наша, она невинна, она жертва Смулева, а не убийца; мы знаем, спросите нас, мы девочкой еще знали ее, – слышались возгласы.
Карета покатила, а толпа махала платками, кивала головами. На углах народ бежал за каретой, чтобы заглянуть в окошки. Это было настоящее триумфальное шествие. Елена Никитишна краснела и бледнела, руки дрожали, в глазах рябило. Она видела это проявление сочувствия земляков и в то же время вспоминала тезисы обвинительного акта. Эти милые саратовцы здороваются с сообщницей Макарки-душегуба, с лютой злодейкой, способной нанимать убийц для мужа?! О, нет, нет, ни за что!! Я буду кричать.
Карета остановилась у подъезда большого, старого здания. Несколько сторожей раздвинули толпу и помогли жандармам провести арестантку. Кто-то бросил ей букет, но стражник откинул его обратно в толпу. Когда они скрылись в коридоре, Елена Никитишна вдруг остановилась и схватилась за грудь. Сердце забилось так сильно, что она не могла дохнуть и лицо покрылось мертвенной бледностью. Сердечные припадки стали делаться у нее часто, но этот был особенно сильный. Если бы не жандарм, шедший сзади, она грохнулась бы на каменный пол коридора.
Припадок скоро прошел и, по-видимому, обошелся благополучно.
Суд был уже в сборе. Прокурор-обвинитель весело болтал с председателем.
– Мы явно кончим без защитника! Мне свидетели вовсе не нужны. Если наша интересная подсудимая признает себя виновной, то можно обойтись и совсем без свидетелей.
– Разумеется.
– Я тоже не задержу; моя речь не займет более четверти часа! Особенно нечего распространяться.
– Давайте начинать. Подсудимая приведена.
Никогда еще саратовский суд не видел в своих стенах такой массы народа. Все места, проходы и коридоры были забиты, несмотря на ограниченное число билетов. Все с напряженным нетерпением смотрели на скамью подсудимых, где сейчас должна появиться «интересная подсудимая».
– Суд идет!
– Введите подсудимую!
В этот момент можно было расслышать полет мухи. Дверь открылась, и на подножке позорной скамьи показалась седая старушка в глубоком трауре.
– А где же Смулева-Коркина? – шептались зрители.
– Это она и есть.
– Не может быть! Она молодая, красивая.
– Объявите суду ваше звание, имя и фамилию, – возгласил председатель.
– Жена купца, Елена Коркина, по первому мужу Смулева, – твердо произнесла старушка.
– Вам двадцать девять лет от роду?
– Да…
– Веры православной?
– Да…
По исполнении всех формальностей, занявших около часа, началось чтение обвинительного акта. Когда секретарь окончил, председатель обратился к подсудимой:
– Признаете ли себя виновной?
– Это ложь и клевета! – почти крикнула Коркина таким голосом, что все вздрогнули.
– Подсудимая, призываю вас к порядку. Расскажите, как было дело?
– Не хочу! Я протестую только против лжи!
Прокурор переглянулся с председателем и удивленно пожал плечами.