– Ни в коем случае!
– Тогда позвольте мне увезти его в частную больницу.
– В таком положении это невозможно. Подождите, если поправится немного…
Звонок возвестил окончание приема, и Елена Никитишна вместе с другими посетителями должна была выйти. Эти два часа, проведенные у мощей Ильи Ильича, открытие, которое она сделала в зеркале относительно себя самой, безнадежность умирающего мужа – все вместе уничтожило без следа тот подъем духа, который привезла она от Галицкого. Опять она дошла до отчаяния, опять ломала руки, тряслась и не находила покоя. Это последнее, что она теряла! Больше терять нечего, но и надеяться не на что! Впереди ничего! Галицкий уверял, что она нужна мужу, но вот, оказывается, что и здесь ей нечего делать.
– Куда же идти?
Елена Никитишна взяла извозчика и поехала за заставу. Ей было решительно все равно, куда ехать. Часа полтора возил ее извозчик, пока она увидела знакомые места. Но какие перемены? Точно после великих событий. Их дом заколочен, на дверях замки и печати. Дом Макарки тоже запечатан. Дом Петухова с закрытыми ставнями. Словно вымерли все после чумы. Макарка хуже эпидемии опустошил заставу.
Что делать, куда идти? Попробовала Елена Никитишна заходить в несколько мест, но никто не узнавал ее. Рекомендоваться ей не хотелось. Пошла в полицию – там тоже потребовали документы.
– Однако, где же я буду ночевать? В гостиницу без паспорта тоже не пустят.
После долгого раздумья Елена Никитишна решила ехать назад к доктору, у которого, вероятно, есть уже ответ от Галицкого. Пусть он позволит хоть в коридоре где-нибудь приютиться поблизости от мужа. Опять поплелся извозчик со странною старухою. Ее почему-то все находили странною, а не просто старушкой. Это еще обиднее. Уже совсем вечерело, когда Елена Никитишна вторично добралась до больницы для умалишенных. Директора не было дома. Дежурный фельдшер разрешил подождать.
– Нельзя ли справиться, как положение Коркина?
– Плохо, как и прежде.
– А все-таки пошлите справиться.
– У нас не дают справок… Много больных, когда же тут справляться!
Елена Никитишна поместилась в уголке кожаной кушетки и, съежившись, совсем ушла в себя. Кажется, ей теперь еще хуже, чем было до сих пор! Раньше ее мучила совесть и, когда она решилась искупить свои грехи самоистязанием, совесть утихла. А теперь ей было еще невыносимо жаль Илью Ильича, и она ничего не могла сделать, чтобы облегчить его страдания.
– Директор приехал, пожалуйте, – сказал ей сторож.
Она пошла медленной, ленивой походкой наверх в квартиру директора.
– Боже, я, кажется, сама схожу с ума…
– Ответ получен, – встретил ее директор, – и самый утешительный. Галицкий просит сделать все возможное для вас. Если угодно, можете завтра взять вашего мужа в частную больницу, ему там будете лучше.
– Позвольте мне еще раз взглянуть хоть на мужа.
– Это вне правил, но, в виде исключения, извольте.
– Благодарю вас.
– Сторож, позовите дежурного фельдшера, он вас проводит.
Через минуту фельдшер явился.
– Вы к кому?
– К Коркину, в семнадцатую палату.
– Его уже нет там. Он в покойницкой.
– Как?! Разве…
Елена Никитишна не могла выговорить «умер».
– Скончался.
Елена Никитишна, как подкошенная, свалилась на руки подбежавшего директора.
50
Труп Макарки
Густерин и следователь вошли к главному врачу больницы.
– Что случилось? – спросили они в один голос еще на пороге кабинета.
– Чудовищный организм у вашего преступника! Представьте, что нет никакой возможности его захлороформить! Мы перепробовали все средства, и, как только усыпим его, приготовимся усыплять, он просыпается и кричит «не режьте меня!». Мы боялись усилить дозу усыпления, чтобы не убить его, и должны были отказаться от операции; без анестезии невозможно сделать операцию, он не перенесет.
– Он умирает?
– По-видимому, да! Но это чертовский организм! Ничего нельзя сказать определенного.
– Еще один вопрос: с такой раной, как у него, может человек жить?
– Условно: если пуля не повредила известных сосудов.
– А у него эти сосуды повреждены?
– Почем же мы знаем? Ведь мы операции не делали!
Густерин переглянулся со следователем.
– В результате, значит, мы ровно ничего не знаем! Я полагал бы перевести Макарку в лазарет дома предварительного заключения и поставить к нему усиленную стражу. Церемониться или миндальничать с ним невозможно! Пожалуй, дождемся еще какой-нибудь штуки!
– Как врач, господа, – произнес главный доктор, – я не могу этого позволить! Это равносильно убийству! Он не перенесет подобного передвижения!