– А вы даете нам гарантии, что он у вас не убежит?
– О! Какую хотите! Это было бы чудом!
– Поверьте, господин доктор, что чудеса случаются с такими исключительно зверскими натурами, как Макарка. Он, например, только что пробыл одиннадцать дней на Горячем поле без всякой пищи; он сам рассказывал, что сосал разные травы и этим существовал; ведь всякий другой на его месте давно бы вышел добровольно из засады, а его мы нашли спавшим безмятежным сном; точно барин у себя в кабинете, развалился на траве и похрапывал. Вот это какая натура! А сколько раз он был ранен и уходил истекавшим кровью?! Все ему ничего! Ни в огне не горит, ни в воде не тонет!
– А все-таки в теперешнем положении его опасно переносить из палаты в палату, а не только через весь город.
– Но ведь мы ответственность берем на себя!
– Хорошо, только я составлю протокол о его смертельно опасном положении и вы раньше подпишитесь, что были предупреждены.
Густерин опять переглянулся со следователем.
– Да пусть тут полежит, – произнес следователь, – все равно больничная администрация отвечает нам за его целость!
– Отвечает… Что толку в ее ответе!! Она, что ли, будет опять ловить его! Вся ответственность в том, что уволят какого-нибудь сторожа и только! А мы опять неделями должны мучиться!
– Смешно, господа, слушать ваши рассуждения о человеке, у которого, верно, начался уже процесс агонии! – перебил доктор. – Вы забываете, что при таких ранах, если пуля не вынута, неизбежно делается «антонов огонь»!
– А вы уверены, что рана именно такая.
– Почти уверен.
– Почти! С Макаркой нельзя полагаться на «почти».
– Пойдемте, посмотрите; может быть, теперь я вам скажу точно.
– Пойдемте.
Они тихонько прошли в хирургическую палату. Макарка был один во всей палате, и при нем дежурил сонный фельдшер. Царила тишина и полумрак. Воздух пропитан лекарственными средствами. Макарка лежал неподвижно на кровати, прикрытый белой простыней. Его перенесли с операционного стола и решили дать умереть спокойно. Доктор подошел к умирающему и взял его руку.
– Пульс едва слышен. Посмотрите, под глазами зловещие круги. Ноги начинают холодеть. Скоро должна наступить агония.
Макарка открыл глаза, и губы его исказились.
– Меня звали «душегубом». Нет, это вы настоящие душегубы! Стоят над душой и ждут, скоро ли больной околеет! Эх, вы!.. А еще ученые! Зарезать не пришлось, так задавить рады!
– Уж ты молчал бы лучше, – наставительно произнес Густерин.
– Что я?! Разбойник, злодей, каторжник, а вы высокие, ученые мужи! А по части душегубства со мной конкурируете! Я душил людей один на один, лицом к лицу, а вы напали на умирающего, обессиленного, беспомощного!
– Молчи, негодяй!
Макарка потянулся и закрыл глаза.
– Он едва ли переживет эту ночь, – прошептал врач.
– И надоел же он нам! – ответил так же тихо Густерин.
– Верю.
Они вышли из палаты. У постели умирающего остался тот же фельдшер.
– Что же нам делать теперь? – со вздохом произнес Густерин.
– Ехать по домам и ждать уведомления.
– Не хотите ли у меня откушать чаю, – предложил главный врач.
– Чтобы побыть здесь лишний час, авось он развяжет нам руки.
– Весьма возможно.
Главный врач, бывший дерптский студент, справивший уже полувековой юбилей своей службы, Карл Карлович, выглядел довольно бодро, хотя старшему его внуку минуло уже 28 лет.
На столе кипел самовар, когда гости вошли в парадную столовую; за столом сидело обширное общество – исключительно семья Карла Карловича. Разговаривали про удивительного Макарку, который загубил такую массу людей и теперь сам умирает.
– Что, умер? – спросили все в один голос, когда Карл Карлович с гостями вошли в столовую.
– Жив еще. Вот и они тоже ждут, – ответил Карл Карлович, указывая на Густерина со следователем.
– Ждут?.. Любезные визитеры у этого Макарки!
– Что заслужил, то и получай!
Густерина засыпали вопросами: как он, переряженный, арестовал Макарку, как они лазили в подземелье, как злодей убил какую-то девушку и отрубленный палец с кольцом хранил в шкатулке. Густерин с улыбкой рассказывал подробности, а Карл Карлович подливал гостям в чай ром. Беседа сделалась оживленной. Молоденькие дамы охали и вздыхали, мужчины делали замечания. Подвиги Макарки давали неистощимую тему для разговора. Вдруг на пороге залы появился заспанный фельдшер.
– Имею честь доложить, что раненый сейчас скончался.
– Умер?! Макарка умер? – хором произнесли все. – Наконец-то!
– Постойте, – воскликнул Густерин, – точно ли умер, расскажите.
– Больной все стонал, – начал фельдшер, – метался, раскидывался и что-то шептал, потом успокоился, точно уснул. Четверть часа тому назад он вскочил и стал рвать на себе белье: это был предсмертный припадок, и сейчас же началась агония; наконец, он захрипел, вытянулся и испустил последний вздох.