– Сохнет девка! Надо скорей их повенчать! И то сказать – годы!
Он сделал все распоряжения насчет 50 тысяч приданого. Капитал был взят из банка, превращен в государственные бумаги, и в день свадьбы Петухов должен был передать Куликову портфель с этими бумагами.
– Остальной капитал и завод получите после моей смерти, – прибавлял старик.
Тетка Анна из кожи лезла, чтобы в короткий срок успеть все «по-хорошему» устроить. Благодаря деньгам, разумеется, не трудно было скоро достать и сделать, что нужно, а Петухов денег не жалел – трать, бери, сколько хочешь.
Нечего и говорить, что Куликов даже не допускал мысли об отсрочке. В церкви было сделано уже оглашение, свою квартиру он подновил, заново меблировал; привез невесте роскошный бриллиантовый фермуар в подарок – словом, как жених был на высоте своего положения. Когда он привез драгоценный подарок, а Ганя не хотела брать, тетка пришла в негодование.
– Что это ты, Ганя, дурачишься?! Разве можно ломаться так с женихом? Где это видано?! Иван Степанович такой милый, любезный.
А бриллианты фермуара ослепительно горели всеми цветами радуги и приводили в восхищение всех, видевших их.
– Да, подарочек царский, – замечала тетка, – и после этого еще Ганя дуется на жениха?! Кажется, доказательство его любви и внимания налицо. Чего же еще?
– Не хотите ли поменяться со мной? – насмешливо произнесла Ганя. – Берите эти бриллианты и жениха, а я останусь старой девой или уйду в монастырь.
– Что это за шутки, матушка, и как ты смеешь смеяться над старухой! Я не девочка тебе!
– Так вы и не вмешивайтесь, когда не вам жить!
Ганя не уступала тетке и пикировалась с ней постоянно. Петухов пробовал делать дочери замечания, но потом махнул рукой.
– Последние дни вместе живем, не хочется ссориться.
Раздражительность девушки отражалась на всех других, кроме отца, с которым она последнее время не говорила ни слова и встречалась только за обедом. Отец, бывший главною, хотя и бессознательною причиною ее горя, перестал быть для нее другом, как прежде. Она продолжала его уважать, может быть, даже любить, но прежней нежности не осталось и следа. Иногда, вспоминая прожитые годы, Ганя чувствовала прилив нежности к своему седому, сгорбленному папеньке, с которым привыкла делиться всеми мыслями и мелочами будничной жизни, но этот прилив сейчас же разбивался о каменную стену, выросшую между ними. Девушка заливалась слезами, уходила в свою комнату и беспомощно ломала руки. И взор ее невольно останавливался на крюке, вбитом в потолок.
– Один момент – и всему конец! Конец невыносимым мучениям, избавление от ужасной будущности и всех моих мучителей.
Но она гнала эти мысли.
– Нет, нет…
Однако, прогоняя мысли о таком исходе, она не могла примириться и с мыслью о замужестве… Это было свыше ее сил. Получалась пустота… Та ужасная пустота, которая доводит людей до отчаяния и влечет их к преступлению или в больницу для умалишенных.
Пока супружество было чем-то отдаленным, пока являлись надежды на какой-нибудь выход, Ганя не чувствовала отчаяния, отдаляла окончательное решение. Но теперь осталось только пять дней!.. Под опытным руководством тетки Анны приготовления к свадьбе быстро приходили к концу. Все препятствия устранялись. Причины отсрочек исчезали, и с каждым часом возможность расстройства свадьбы делалась одной неосуществимой мечтой…
– Но почему Куликов почти не показывается? Почему он не ищет бесед со мной? – задавала себе вопросы Ганя.
Увы! Это не было лучом спасения!.. Куликову действительно в это время было не до невесты, но он находил время забежать на минуточку к Тимофею Тимофеевичу, уверить его в том, что он по горло занят приготовлениями к свадьбе, и каждый раз Иван Степанович почтительно свидетельствовал почтение своей посажёной матушке, тетке Анне… Этих визитов было вполне достаточно, хотя Ганя о них и не знала.
«С тобой-то, милая моя, – мысленно говорил по ее адресу Куликов, – мы успеем еще поговорить! Ты у меня не много попетушишься, хотя и Петухова урожденная!»