– Нет, нет, я…
– Подлец! Садись и пиши!
Левинсон, у которого тряслись руки и ноги, немедленно повиновался.
– Вот, Иван Степанович, с вами и пошутить нельзя, вы уж и рассердились!
– Бери перо и пиши.
Левинсон присел на кончик стула и, тревожно посматривая исподлобья на Куликова, взял в руки перо. Куликов диктовал, а он машинально писал. Это был настоящий обвинительный акт против самого себя и отречение от всякого соучастия Куликова. Левинсон не смел ни слова возразить. Когда расписка была готова, Куликов достал семьсот рублей и передал их Левинсону.
– Получите и помните, что при первой попытке шантажа эта расписка будет отправлена прокурору; ступайте вон и постарайтесь забыть о моем существовании!!
Левинсон только и ждал этого приглашения, хотя и не совсем деликатного, но очень для него в эту минуту приятного. Он поспешно схватил деньги и задом стал пятиться к прихожей.
– Ракалия, – произнес Куликов, когда дверь хлопнула за гостем. – Меня запугивать вздумал! Шалишь, брат, не на таковского напал! Эта расписочка заменила мне необходимость пустить в ход стальное перышко и заставить молодца на веки смолкнуть! Шут с ним, пусть живет! Однако я стал гораздо мягче! Уж не влюбился ли я, в самом деле, в свою невесту?! Ха-ха-ха… Что же Никонов до сих пор не является! Мне нужно сегодня визит к невесте сделать! До свадьбы остается несколько дней, а мы еще толком ни разу не беседовали! Я не знаю даже, какие чувства женихи испытывают, как объясняются в любви своим невестам! Право, это должно быть очень интересно! Попробовать разве сегодня вечером? Стану на колени и закричу: «Агафья! Я тебя люблю! Ха-ха-ха…»
Раздался звонок.
– Ну, верно Никонов, – проговорил он и пошел отворять двери.
– Иван Степанович, мое почтение, – раздался густой хриплый бас необыкновенно тучного, рябого человека лет под шестьдесят.
– Мое почтение, Семен Сидорович, давненько поджидаю вас.
– Подзадержался малость. А что же вы это сами двери отворяете? Разве без прислуги живете?
– Есть у меня сторож при заведении, он все прибирает, чистит, а женской прислуги я не держу, не люблю.
– Правильно. Уф, устал!
– Да ведь вы на своей лошадке. Чего же устали?
– Да бутылочки четыре пришлось сегодня охолостить! Все приятели, компании. Наше дело такое, нельзя не выпить. Я и то уж перешел на херес. Мочи нет водку лущить! Годы верно подходят.
Они вошли в комнату.
– Ну, Иван Степанович, давайте о деле толковать.
– Сначала посмотрите.
– Что зря-то смотреть! Сперва по инвентарю столкуемся, может быть, цена не подойдет, так и смотреть нечего!
– Сойдемся! Больше двадцати тысяч просить не буду.
– Ого-го-го! Это закрытый трактир!
– Я вам счета покажу, у меня на одиннадцать тысяч куплено одного инвентаря, кроме ремонта, отделки, прав, раскладки и всего прочего! Мне самому больше двадцати тысяч стоило!
– Мало ли что стоило! И мы моложе были – дороже стоили! Вот что я вам предложу: или шесть гривен за рубль по инвентарю – и я покупаю, или огулом все.
– Лучше огулом покупайте, пойдемте смотреть.
– Пойдем.
Они пошли по квартире к внутренней двери.
– А вы квартиру свою передаете? – спросил Никонов.
– Нет, нет, ни в коем случае, – встрепенулся Куликов, – квартиру я пока не могу передать.
– Все равно, как хотите.
Они вошли в буфетную. Сторож отвесил низкий поклон и стал в ожидании приказаний.
– Видите: игрушечка, а не заведение. Сотен пять разных вин. Двойной комплект всякой посуды. Три шкафа белья. Столы мраморные. Стулья буковые. Все солидно, не как-нибудь сделано! Две залы с мягкой мебелью, орган, зеркала, картины. Два бильярда. Черная половина тоже обставлена как следует.
Они обошли все комнаты, перешли в кухню. Никонов тщательно все осматривал, щупал, расспрашивал.
– Это вы где брали? По чем платили?
Около полутора часа продолжался осмотр; они перешли обратно в квартиру. Сторож принес бутылку старого хереса и два стаканчика.
– Ну, Семен Сидорович, выпьем, да и по рукам.
– Моя цена, Иван Степанович, двенадцать тысяч. Больше ни копейки. Завтра к нотариусу. Задаточек получите.
– Шутить изволите! Мне ведь не на хлеб, благодаря богу сыт, не нуждаюсь. Если желаете на самом деле купить, я вам с двадцати тысяч пятьсот скину.
– Полноте, батенька, вы и не пятьсот скинете, но только торговаться-то нам далеко. Поверьте, больше меня никто не даст.
– Мне, Семен Сидорович, давали уж полторы красных, да я не взял! Расчету не было.
– Давали до скандала. И я полторы дал бы, если бы заведение закрыто не было. А теперь репутация испорчена. Еще скоро ли открыть разрешат! Я и то рискую.