– О! Конечно, конечно, хочу! Пожалуйста.
Павлов немедленно пошел на телеграф и дал Степанову известную уже нам телеграмму. С трудом дождался он вечером прихода помощника делопроизводителя, и они вместе отправились к Бугоркам. На самой окраине города, в крошечной покосившейся избушке, среди грязи и нищеты проживало семейство Ивана Степановича Куликова, горького пьяницы и забулдыги. Когда посетители вошли через закопченные двери в тесную, душную комнату, их обдало нестерпимой вонью и специфическим букетом промозглой нищеты с сивухой… На полу возились ребятишки, около печки суетилась полная, старая женщина, а на лежанке храпел мужик.
– Куликов дома? – спросил чиновник, ни к кому не обращаясь и не снимая шапки.
– Дома, родимый, сейчас пришел, пьяница, завалился спать на печь.
– Иван, Иван, вставай, господа пришли, – расталкивала она мужика.
С печи поднялся рыжеватый мужик, с окладистой бородой и сонными глазами.
– Чаво? – произнес он и, увидев помощника делопроизводителя, быстро соскочил с печи и поклонился в пояс.
– Здравия желаю, Алексей Сергеевич, простите, выпил малость.
И он опять поклонился.
– Одевай картуз и пойдем с нами, – произнес чиновник.
Мужичонко в одну минуту был готов, и они втроем вышли, Павлов повел их в свой номер гостиницы, где они и заперлись, потребовав предварительно водки и закуски.
– Садись, Куликов, гостем будешь, на, выпей. Я хочу поговорить с тобой. Расскажи мне про жизнь твою в Петербурге.
Мужичонко присел на край стула, озираясь на чиновника, утер рот рукавом, перекрестился, жадно выпил рюмку и, откусив кусочек хлеба, опять вытер губы рукавом. Он имел очень жалкий вид забитого всеми человека.
– Расскажи, – повторил Павлов, наливая вторую рюмку, – долго ли ты жил в Питере, чем занимался и как уехал?
– Годов семь жил, – произнес сиплым голосом мужик, – в дворниках, а после чернорабочим и поденщиком.
– Ну?
– Пил, значит, вот и погубило вино меня.
– Ну?
– Забрали меня. Этапом отправили.
– Врешь, – перебил чиновник, – ты бродягой прикинулся, тебя доставили к нам для удостоверения личности.
– Я не прикинулся. В этапе бродяга какой-то был, не помнящий родства. Я за пять рублей и поменялся с ним кличками. Паспорт у меня в исправности был. Вот того бродягу с моим паспортом как раз доставили в Орел и выпустили, а меня прогнали с этапом дальше. В Перми я объявил, что я не бродяга, а Куликов, орловский мещанин. Меня вернули в Орел, удостоверили здесь и выпустили.
– А тот бродяга?
– А бог его знает. Он мне пять целковых отдал, больше я ничего не знаю.
– Как он выглядел бродяга, как его звали?
– Звали между товарищами Макарка-душегуб, а в этапе он шел под номером сто пять – не помнящий родства. Ему лет сорок было. Глазища такие страшные.
Павлов весь дрожал от волнения. Их подозрения более чем оправдались! Не подлежало больше никакому сомнению, что жених Гани был подложный Куликов и если не Макарка-душегуб, то во всяком случае самозванец и темная личность.
Павлов рассказал все, что знал про петербургского Куликова чиновнику мещанской управы и настоящему Куликову.
– Как вы думаете, что же теперь делать? Ваша управа не может телеграфировать в Петербург прокурору?
– Что же мы будем телеграфировать?
– Да вот-с то, что мы сейчас узнали!
– Но ведь это частный, не проверенный никем, разговор! Никому дела нет до нашего Куликова, никто из петербургских властей нас не спрашивал.
– Но вы слышите, что Куликов рассказал о подмене личности?
– Это известно было начальству. Он рассказал это в Перми, нам телеграфировали задержать бродягу номер сто пять, но где его задержать? Он не являлся вовсе к нам в управу. Зачем он явится?!
– А если я вам говорю, что в Петербурге этот бродяга скрывается под именем вашего мещанина Куликова?
– Это вам следует заявить в Петербурге. Если градоначальник или прокурор запросят нас, мы ответим, как есть.
– А вы мне можете дать официальное удостоверение, что Куликов живет здесь и в Петербурге нет никакого орловского мещанина с этой фамилией?
– Помилуйте! Да разве мы можем давать частным лицам подобные справки?
– Отчего же, если это правда?!
– Мало ли что!
– Ну, так вы сами телеграфируйте за мой счет прокурору, что вот до сведения управы дошло то-то и то-то.
– Да какое же нам дело до Петербурга?! Да хоть сто Куликовых там будет! Мы ни при чем, и до нас это не касается. Разве мы отвечаем за то, что делается в Москве, Петербурге, Одессе?! Нет, мы ничего не можем! Хлопочите сами в Петербурге.
Павлов задумался, опустил руки, и несколько минут длилось молчание.