Тем не менее своим вопросом он показал, что не собирается ходить вокруг да около, а предпочитает взять быка за рога. До сих пор все называли Даггетта лодырем, бродягой, а то и подбирали словечко похлеще. Поэтому я не рискнула представиться его приятельницей. Если бы я призналась, что он мой должник, думаю, трубка моментально упала бы на рычаги. Обычно в таких ситуациях я осторожно намекаю, что я хожу в должниках, хотя и не верю, что хитрость моя пройдет. Большинство уже таким образом не проведешь.
В результате я сказала первое, что мне пришло в голову:
— Знаете, по правде говоря, мы виделись с Джоном лишь однажды, но у нас есть общий знакомый, и я надеюсь, что у Джона есть его домашний адрес и телефон.
— Как зовут вашего знакомого?
Вопрос едва не застал меня врасплох, поскольку я не успела до конца продумать легенду.
— Как зовут? М-м… м-м… ах, да, Алвин Лимардо. Джон упоминал когда-нибудь это имя?
— Нет, никогда не слышал. Тем более, что мне кажется, что мы говорим о разных людях. Джон Даггетт, которого я имею в виду, в настоящее время находится в тюрьме и провел в ней, если мне память не изменяет, почти два года.
Разговорчивость моего собеседника-пенсионера, готового выложить семейные тайны даже тому, кто ошибся номером, укрепила меня в первоначальной догадке, что здесь я смогу узнать много интересного. Иными словами, я наконец-то напала на золотую жилу.
— И все-таки мы говорим об одном и том же человеке. Насколько мне известно, он содержался в «Сан-Луис-Обиско».
— Он и сейчас там.
— Да нет же. Он уже вышел. Его выпустили полтора месяца назад.
— Кого, Джона? Ну что вы, мадам. Он по-прежнему в тюрьме и, я надеюсь, пробудет там еще долго. Не хотел бы плохо говорить о человеке, но он из тех, кого я называю сомнительными личностями.
— Сомнительными?
— Именно так. Джон относится к тому типу людей, которых буквально притягивают различные сомнительные предприятия. Он постоянно создает проблемы и, как правило, весьма серьезные.
— Да что вы говорите! — изобразила я удивление.— Я и не предполагала.
Мне нравилось, что он просто горит желанием поболтать со мной. Пока он будет говорить, думала я, мне удастся продумать ходы, которые в конце концов выведут меня на Даггетта. Первый мой ход был довольно рискованный, я бы даже сказала, авантюрным.
— Вы его брат?
— Брат, но только в некотором смысле. Меня зовут Юджин Никерсон.
— В таком случае вы женаты на его сестре?
Он рассмеялся:
— Нет, это он женат на моей сестре. Прежде чем стать Даггетт, она носила фамилию Никерсон.
— Вы брат Ловеллы? — спросила я, тщательно пытаясь представить единокровных братьев и сестру с сорокалетней разницей в возрасте.
— Нет — Эсси.
У меня чуть трубка из руки не выпала. Я тупо уставилась на телефонный аппарат. Что он говорит!
— Минуточку. Ничего не понимаю. Наверное, мы все-таки говорим о разных людях.
Я нарисовала словесный портрет Джона. Трудно представить, что можно было ошибиться, но что-то было не так.
— Это Джон, все равно… Как, вы сказали, познакомились с ним?
— Мы встретились в прошлую субботу здесь, в Санта-Терезе.
Там, на другом конце провода, воцарилась глубокая тишина. Прервала тишину я:
— Думаю, мне стоит подъехать к вам, и мы могли бы спокойно поговорить. Вы не возражаете?
— Да-да, конечно, приезжайте. Кстати, как вас зовут?
— Кинзи Миллхоун.
Никерсон объяснил, как до него добраться, и мы попрощались.
Дом Даггеттов, аккуратное белое строение с маленьким деревянным крыльцом, находился у подножья Капилльского холма, в западной части города. Улочка, на которой он располагался, состояла всего из трех домов. Черное асфальтовое полотно неожиданно обрывалось перед покрытой гравием площадкой, служившей автостоянкой, прямо напротив обиталища Даггеттов. На склоне холма, который начинался прямо за домом, виднелись редкие деревья и чахлый кустарник. Создавалось впечатление, что там никогда не бывает солнца. Натянутая в несколько рядов провисшая проволока отделяла один участок от другого. Кусты перед домом были посажены через равные промежутки, но не сумели прижиться и теперь наводили тоску голыми черными ветками. В углу участка стояла конура, возле которой на цепи сидел пес, похожий на бездомную собаку, привязанную к дереву до приезда собачников, а не на животное, имеющее хозяина.