— Я думал, вы уже ушли, — сказал бармен и налил ему двойное виски со льдом.
— Да вот захотел выпить твоего фирменного пойла — на дорожку. — Голд поднял стакан, чествуя бармена, и выпил виски. Бармен незамедлительно наполнил стакан по новой.
— Если вздумаешь поставить свою кандидатуру на президентских выборах, я за тебя проголосую. — Голд бросил купюру в кубышку для чаевых. Бармен рассмеялся и поблагодарил его, потом отошел — надо было выполнить другие заказы.
Девица перед микрофоном умолкла, а гитарист начал исполнять соло — взрыв дисторсии и бесконечное эхо наложений звука. Шум в зале подскочил децибелов на десять.
— Куда ты исчез? — проорал в ухо Голду Чарли Виганд. — Стоило мне на три минуты отойти поболтать с племянницей Дот, так все куда-то свалили. Пуф! Испарились! — Чарли рыгнул так громко, что заглушил громыхающий рок. — Отличная жратва! — закричал он. — Я этих поставщиков знаю. В свое время я проработал с цельным мульоном таких ребят! Жратва просто отличная! Ты пробовал что-нибудь?
— Мне есть не хочется! — проорал в ответ Голд.
— Уэнди искала...
— Что?! — Голд придвинулся поближе и приставил к уху ладонь.
— Уэнди тебя искала!
— А где она?
— У рабби в кабинете!
— Это где?
— Лестницу знаешь, как в уборную идти?
— Да!
— Иди не по лестнице, а мимо нее! Там увидишь!
— Спасибо, Чарли! Пока!
— Ты вернешься?
— Вряд ли!
— Домой поедешь?
— Наверно!
— Позвони мне!
— Хорошо, Чарли!
— Нет, серьезно!
— И я серьезно!
— Правда?
— Конечно!
— Ну ладно, давай!
Голд прикончил свое виски и с трудом протолкался через переполненный зал. Вестибюль показался ему райским уголком, прохладным и тихим. Голд отыскал дверь с табличкой «ОФИС» и уже хотел постучаться, как его остановил голос за спиной:
— Джек, я хотела тебя познакомить кое с кем.
Короткие волосы на Голдовом затылке внезапно стали колоть ему шею. Обернувшись, он увидел Эвелин и Питера Марковица.
— Вот это и есть мальчик сегодняшней бар мицвы! — Эвелин подтолкнула Питера вперед. Ее глаза, все еще красные от слез, горели торжеством. — Ну, разве он не картинка?!
Голд и светловолосый мальчик молча рассматривали друг друга. Голд пытался найти в нем что-нибудь знакомое, кусочек самого себя, осколок разбитого зеркала. Он протянул мальчику руку:
— Мазэл тов[52], Питер!
Питер пожал ему руку и широко улыбнулся.
— Спасибо, сэр.
Опустив руки, они смущенно замолчали. Внезапно Питер сказал:
— А я знаю, кто вы.
У Голда вновь закололи волосы на затылке, а мошонка сжалась, как от холода. Он взглянул на Эвелин: на ее лице боролись ужас и замешательство. Несмотря на загар, было видно, что она побледнела.
Голд повернулся к мальчику.
— Вот как? Ну, и кто же я такой, Питер?
— Вы первый муж мамы.
У Эвелин перехватило дыхание.
— Правильно, сынок, — ответил Голд.
Мальчик расплылся в улыбке.
— А еще вы отец Уэнди. Вы полицейский. Она мне о вас рассказывала. А можно ваш пистолет посмотреть?
Эвелин тихо заплакала — то были слезы облегчения. Голд ощутил некую смесь эмоций: напряжение отступило, но было и разочарование.
— А я не принес его, — соврал Голд. — Вообще, Питер, не следует носить оружие в общественных местах. Это очень опасно — может произойти несчастный случай.
— О! — сказал мальчик.
— Пистолет — не игрушка! — сказал Голд, чувствуя себя полным идиотом.
Внезапно возник доктор Стэнли Марковиц. Обняв за плечи Эвелин и Питера, он развернул их в другую сторону.
— Что это мы здесь делаем? — Он сурово взглянул на Эвелин. — Фотографы должны снять вас вдвоем, как вы танцуете буги. Пойдем, а то они уже домой собираются!
Он быстро повлек их через вестибюль. Обернувшись, крикнул Голду:
— Жаль, что ты так рано уходишь, Джек. Мы обязательно должны пообедать вместе. Позвони мне на работу!
Когда они скрылись. Голд с минуту постоял на месте. Потом тихо вздохнул.
Он деликатно постучал в дверь кабинета раввина. Ответа не последовало. Постучав еще раз, он открыл дверь. Уэнди сидела в большом кожаном кресле за раввинским столом. Комбинезон цвета хаки был расстегнут до пупка: она кормила маленького Джошуа. Она подняла голову и улыбнулась.
— А, папа! Заходи.
Засмущавшись, Голд топтался на месте.
— Да заходи же и дверь закрой. — Засмеявшись, она прикрыла грудь, насколько это было возможно.
Голд вошел, закрыв за собой дверь. Остановился перед столом.
— Иди сюда. — Она протянула ему свободную руку.
Голд обошел стол и взял ее за руку. Краем глаза увидел младенца, мусолящего раздутый сосок Уэнди. Голд сконцентрировался, пытаясь отвести глаза. На стене, по ту сторону стола, висела картина — вся в складках, как веер. Посмотришь справа — Голда Мейр, посмотришь слева — Давид Бен-Гурион. Голд изучал этот эффект тщательнейшим образом.
Малыш закашлялся. Уэнди склонилась над ним. Дверь слегка приоткрылась, и в кабинет заглянул Хоуи.
Он успел причесаться и привести в порядок одежду, но галстук он держал в руке, воротничок был расстегнут, а на шее — сразу под бородой — красовалась красная отметина. Увидев перед собой Голда, он вздрогнул. Голд ответил ему свирепым взглядом, давая ему понять, что он здесь не нужен. Бросив взгляд на Уэнди — та склонилась над мальчиком, — Хоуи вновь посмотрел на Голда. Голд молча указал ему на дверь. Хоуи помешкал еще чуть-чуть, уставившись на Голда, затем бесшумно попятился и прикрыл дверь.
Ребенок перестал кашлять и спокойно посасывал грудь. Уэнди подняла голову и взглянула на Голда. Ее глаза светились от счастья.
— Ну, признайся, папочка — ты ведь рад, что пришел? Ведь здорово было?
Голд улыбнулся ей.
— Просто отлично, Пирожок.
10.17 вечера
На углу Сансет-бульвара и Сьерра-Бониты стояла черная шлюха. Она махала рукой и вопила вслед автомобилям, проносившимся мимо на зеленый свет. Все в ней было чрезмерно: груди, зад, губы и глаза поражали своими размерами. Она походила на карикатуру или на обезумевшего персонажа диснеевских мультиков — этакая Минни Маус, наглотавшаяся депрессантов. На ней были ярко-оранжевые шорты и тенниска, обрезанная снизу, сразу под грудями. На ногах — черные вязаные гамаши. Когда из проносившейся машины раздавались крики мужчин, она исполняла нечто вроде танца стриптизерши, заканчивая эти вихляния бедер игривым выпячиванием зада в сторону машин. При этом она развратно проводила языком по губам.
— Не желаете сексу-у-у?! — выкрикивала она, хлопая себя по объемистому заду и заходясь в злобном хриплом смехе. — Хорошего сексу-у-у!
Через некоторое время к ней неторопливо подошла другая проститутка — худосочная белая девица в грязном платье из белого атласа. Она протянула «мультипликационной» шлюхе сигарету. Покурили, поболтали. Когда сигареты были выкурены, белая девица вяло утащилась прочь.
Пару минут спустя подъехал низкий черный «порше» — модель шестьдесят седьмого года. Карикатурная шлюха наклонилась к окну и обменялась с водителем несколькими репликами, после чего открыла дверь и влезла в машину. Оставляя за собой ошметки «линялой» резины, «порше» с ревом исчез.
По ту сторону Сансет-бульвара, примерно в четверти квартала от дороги, Уолкер завел свой фургон, зажег фары и влился в непрерывный поток машин. Четырьмя кварталами восточнее фургон попал в «пробку» (не было никакой возможности обогнать набитый какими-то босяками «шевроле», ехавший с опущенным до мостовой шасси, и «порше», проскочив на красный свет, скрылся из виду. Уолкер рывком вырулил на боковую улицу. Резко тормозя на каждом перекрестке, он добрался задворками до Голливудской автострады. Разогнав фургон до шестидесяти пяти миль в час, Уолкер направился на север, к пустыне. Он опустил все окна, и в машину ворвался горячий ночной воздух. Миновав северные пределы долины Сан-Фернандо, фургон катился через пустыню.