жуткой тишине, как сказала моя подруга, которую Генрих тут же упрекнул в чрезмерной чувствительности, о тишине, лишь изредка нарушаемой мяуканьем кошек, а заодно и о том, какова вероятность очередного дождя этим вечером), после чего Генрих снова вспомнил об убийстве. Он вытер рот салфеткой в мелкий цветочек и заторопился в дом, чтобы посмотреть новости в телетексте. Скрывшись в доме, он через некоторое время распахнул окно. Почему оно до сих пор оставалось закрытым — непонятно. При том, какая стояла жара, это давно нужно было сделать. Генрих крикнул нам: в новостях сообщают, что нашли видеокамеру и что ребенок дает показания. Высунувшись в окно, он возбужденным голосом добавил, что полиция нашла на парковке у автострады видеокамеру преступника, на которую тот снимал все свои действия. Генрих спросил нас, как мы считаем, покажут ли эту видеозапись по телевизору. Он лично думает, что да. Моя подруга с ним не согласилась. Такое не выпустят в эфир из этических соображений. Генрих со смехом отреагировал на ее слова, выразив убеждение, что моя подруга явно далека от понимания реальности делового мира в целом и реальности телевизионных каналов, борющихся за рейтинги, в частности. Моя подруга ответила, что в этом он тоже прав. Генрих опять скрылся в доме. Через какое-то время он снова высунулся наружу и сообщил, что появились новые подробности об убийстве. На основе показаний третьего ребенка, которому удалось сбежать, полиция реконструировала невероятную картину произошедшего. Утром в страстную пятницу к трем братьям, игравшим на лесной поляне в километре от своего дома, подошел человек, описание которого уже приводилось в новостях. Спокойно и вполне дружелюбным тоном он объяснил детям, что захватил в заложники их родителей. Останутся ли те в живых или же поведение братьев вынудит его предать их отца и мать насильственной и мучительной смерти, зависит от самих мальчиков. Дети должны делать все, что он от них потребует. А чтобы им все же не пришла в голову мысль сбежать от него, то он привяжет к себе одного из них — им оказался сбежавший позднее девятилетний мальчик, который сейчас дает показания, — и покарает его смертью, если двое других убегут. Особо было упомянуто, что веревка с петлей, которую человек накинул на ребенка и привязал к своему поясу, была длиной 80 см. Затем человек стал расспрашивать детей и снимать все на видеокамеру. Кого как зовут. Сколько кому лет. В какую школу они ходят, чем занимаются их родители, и многое другое. Несколько часов подряд этот изверг блуждал со своими жертвами по лесу и лугам, расспрашивая плачущих детей и снимая их на камеру. Он велел младшему залезть на самое высокое дерево в округе. Более ловкому восьмилетнему мальчику было приказано помочь брату. Младший при помощи старшего смог забраться метров на 10–12. Старший спустился вниз. Тогда человек, продолжая снимать, велел малышу спрыгнуть с дерева. Моя подруга воскликнула: Это немыслимо! Генрих возразил ей, что это правда, в телетексте все эти подробности изложены на восьми страницах. Моя подруга попросила его продолжить рассказ. Генрих рассказал, что человек этот грозился убить всю семью, начиная с обоих братьев, в случае, если мальчик откажется прыгать. Но ребенок продолжал упираться, и тогда мужчина еще сильнее надавил на него, уверяя его при этом, что с ним-де ничего не случится, он ему обещает, он его поймает. Так что малыш в конце концов прыгнул и, естественно, разбился. И все это снималось на камеру. В этот момент моя подруга бросила фразу, что преступника довольно скоро схватят. Его явно можно будет опознать по голосу. Теперь она уверена, что запись обязательно покажут по телевизору. Хотя бы для того, чтобы все услышали голос преступника. Генрих ответил, что все не так просто. Преступник сильно искажал свой голос, разговаривал высоким и скрипучим тоном. Кстати, сейчас в Западную Штирию съезжаются съемочные группы телекомпаний из разных стран, потому что произошедшее здесь не поддается никакому объяснению. Фрауэнкирхен, городская община, к которой принадлежали жертвы, находится сейчас, как было написано в телетексте, на осадном положении. Непосредственно на месте случившегося собралось уже не меньше сотни журналистов, а мать детей поместили в психиатрическую больницу. Выжившего ребенка доставили в неврологическую клинику «Ам Фельдхоф» и погрузили в искусственный сон. Вдруг из дома раздался крик. На улицу выскочила Ева. Она плакала и так причитала, что у нее перехватывало дыхание: она больше не хочет ничего знать об этом ужасном деле. Пусть Генрих наконец замолчит. Она больше не выдержит. Еву трясло, она сжимала кулаки и всхлипывала. Моя подруга обняла ее. Генрих так и остался стоять у окна. Он обкусывал заусенцы и молчал. Прошло минут восемь-десять, пока Ева снова смогла вернуться к обязанностям хозяйки дома (принялась мыть посуду и проч.). Моя подруга сказала Генриху, что и в самом деле было бы лучше, если бы он больше не пересказывал подробности всей этой кошмарной истории. Ей самой это действует на нервы, и гораздо сильнее, чем все такое, о чем она когда-либо узнавала из газет или из телевизора. Слово за слово, ее замечание превратилось в разговор о том, что несчастные случаи, происходящие в непосредственной или относительной близости, затрагивают нас сильнее, нежели те, что происходят где-то там, в далеком от нас мире. Генрих вспомнил плачущих жителей Югославии и противопоставил их изможденным голодом детям Эфиопии. Еще он привел в качестве примера то ли землетрясение, то ли извержение вулкана (конкретнее он не мог вспомнить), которое унесло жизни пятидесяти тысяч человек (может быть и больше или же меньше, здесь память его снова подвела). Случилось это где-то очень далеко, в Азии или в Южной Америке. У нас об этой катастрофе почти ничего не сообщали. Да и сам он, услышав о ней, вовсе не испытывал такого шока, как сейчас. Это действительно так, — сказала моя подруга. Она тоже почти не обратила внимания на сообщение о том землетрясении, а вот убийство детей просто перевернуло ей душу. Наверное, потому, что это случилось где-то здесь, рядом с нами. Потому что это дети, Соня, — добавил Генрих. И это тоже, — сказала она. Я напомнил, что мы воспринимаем слезы других только тогда, когда их видим, и что нам должны быть близки лица людей, чтобы мы могли почувствовать их страдание. Теория Генриха сюда тоже вписывается. Нам привычнее лица югославов, чем чернокожих жителей пустыни. Моя подруга и Генрих согласились со мной. Некоторое время мы молчали. Смотрели на кошек