уацию, сложившуюся вокруг телеканала, взрывоопасной. На вопрос, что же нужно сделать для того, чтобы разрядить обстановку, он ответил: телеканал должен отказаться от трансляции видеозаписи. Полиция находится здесь, чтобы охранять студийный комплекс, однако он должен заметить, что он сам отец двоих детей. Он выражает свои соболезнования народу Австрии. Чувства демонстрантов ему вполне понятны. Подобные вещи не следует показывать по телевизору. Однако это его личное мнение. Большее беспокойство у него вызывает вопрос, что за люди работают в австрийской полиции. Он не хотел бы спешить с выводами и осуждением, но ведь именно кто-то из полицейских передал телеканалу эту видеозапись. Журналистка, бравшая интервью у полицейского, прижала рукой наушник. Она закивала головой и воскликнула: «Последние новости, последние новости. Под давлением бурных протестов общественности телеканал принял решение показать видеозапись в ночное время, когда дети должны быть уже в постели». «Или на дереве, или под деревом», — резко перебил ее полицейский. Журналистка продолжила: «Была достигнута договоренность о переносе трансляции видеозаписи на 23:30. Несмотря на демонстрации, законных оснований, по которым канал должен был бы отказаться от демонстрации видео, не имеется. Случившееся совершенно невообразимо, и оно буквально взывает к тому, чтобы быть показанным как есть». Полицейский пожал плечами. Он несколько раз повторил, что не может ничего гарантировать, толпа протестующих слишком возбуждена. Генрих хлопнул в ладоши. Итак, в половине двенадцатого. Ева встала, она решила все же приготовить что-нибудь поесть. Моя подруга последовала за ней на кухню. Даже в гостиной было слышно, как они препирались по поводу того, может ли Соня, будучи гостьей, готовить соус, ведь накануне она и так уже много сделала за Еву. Генрих щелкал телеканалами в поисках других сообщений о случившемся. Какое-то время свежих новостей не появлялось. Наконец австрийское телевидение бегущей строкой по нижнему краю экрана сообщило, что господин федеральный президент в вечерней новостной программе в 19:30 выступит с обращением к гражданам Австрии. Кроме того, в программу вечернего эфира вносятся изменения. В 22:00 будет передаваться трансляция пасхальной службы из собора Святого Стефана в Вене. Генрих побежал на кухню, чтобы сообщить эту новость женщинам. Моя подруга быстрыми шагами вошла в гостиную и спросила, верно ли, что федеральный президент выступит с речью. Я сказал, что да. Вслед за моей подругой в комнату вошел Генрих и, ухмыляясь, заметил, что это очень похоже на господина федерального президента. Он добавил еще несколько едких замечаний о главе государства и не поскупился на нелестные слова в адрес дирекции австрийского телевидения, в которой явно засели церковники: это просто возмутительно, что они транслируют католическую службу — в знак протеста он готов прямо сейчас принять ислам или записаться в буддисты. Заявив, что его сильно разозлили, Генрих улегся на диван, растянувшись во всю длину. Моя подруга прошмыгнула мимо него обратно на кухню. В телетексте Генрих натолкнулся на заголовок «Жандармерия блокирует обширный район». Большой наряд полиции оцепил место преступления. Косвенные улики, не подлежащие огласке, позволяют предположить, что преступник, несмотря на уже установленное появление его на автобане возле автостоянки Кайзервальд, тем не менее, до сих пор не покинул этот район. Сообщается о подозрительной машине или, точнее, о подозрительном номере машины. Генрих спросил меня, как я считаю, возможно ли такое. На месте преступника он ни за что не остался бы здесь. Я предположил, что это, возможно, кто-то из местных. В пользу такого предположения говорит факт, что все жертвы — члены семьи известного в этой округе человека, начальника пожарной команды. Не исключено, что речь идет о мести. Генрих согласился со мной. Забавы ради он принялся излагать возможный сценарий: у фермера загорелся дом, но пожар был потушен слишком поздно, и он решил отомстить. Я спросил, не о том ли фермере он говорит, что умер лет двадцать назад и чей сгоревший дом мы накануне видели. Генрих расхохотался, но тут же оборвал смех: дело слишком серьезное, чтобы шутить по этому поводу. Улыбка пропала с его лица. Я согласился с ним. Генрих выключил телевизор. До начала программы новостей оставалось еще достаточно времени. Не желаю ли я сыграть с ним партию в настольный теннис? Я согласился. Сообщив об этом женщинам, мы взяли бутылки — пиво для Генриха и яблочный сок для меня — и отправились в комнату на втором этаже, где у Генриха стоял стол для настольного тенниса. Нам пришлось включить свет, потому что окна на втором этаже в доме Штубенраухов были меньше, чем окна в цокольном этаже. Как и накануне, поднимаясь по лестнице, я отметил про себя, что витавший по всему дому затхлый запах (по всей видимости, из-за старости и плохой гидроизоляции крестьянского дома) в теннисной комнате ощущается еще сильнее, чем в спальнях и на нижнем этаже. Это, впрочем, не помешало нам сыграть несколько партий. Ход игры был неровный, но под конец стало очевидно, что в настольный теннис Генрих играет намного лучше меня. Он победил со счетом 21:12, 23:25, 21:12, 21:13. Пора было возвращаться вниз, чтобы не пропустить выпуск новостей. Мы были в прихожей, когда моя подруга крикнула из кухни, что мы пришли как раз вовремя. Ужин будет готов через несколько минут. Ева попросила Генриха накрыть на стол, но он ответил, что сначала запрёт все двери. Ему не хочется, чтобы чужие кошки забирались в дом и мешали ему смотреть телевизор и ужинать. Пока он закрывал все возможные входы и выходы, я прошел на кухню. Я сказал Еве пару слов по поводу восхитительных кулинарных ароматов, наполнивших весь дом. Ева ответила, что она очень рада. И надеется, что и вкус окажется соответствующим. Обезопасившись от кошек, Генрих открыл на кухне массивный буфет (два метра высотой и полтора шириной), в котором хранилась посуда. Он извлек из него четыре тарелки, выдвинул ящик и достал оттуда столовые приборы и салфетки. Взяв все это, он направился в гостиную. Я спросил, чем бы я мог помочь. Ева сунула мне в руки салатницу, чтобы я отнес ее в столовую и поставил на середину стола. В салатнице был салат из цикория, листового салата, нарезанной кружочками редиски, зеленого лука, огурцов соломкой, заправленный маслом из тыквенных семечек и уксусом. Я успешно справился с данным мне поручением. Теперь мне оставалось лишь дожидаться, сидя в кресле в гостиной, пока накроют на стол. Генрих закурил сигарету. Моя подруга недовольно фыркнула. Что толку курить, когда уже пора ужинать. Генрих сказал, что как только ужин будет на столе, он тут же погасит сигарету. Вскоре он действительно так и сделал. Ева поставила на стол две кастрюли. В одной были спагетти, в другой — соус по-болонски. Она брала наши тарелки и накладывала в них спагетти, а затем поливала соусом. Потом посыпала все пармезаном. Мы пожелали друг другу приятного аппетита. Едва мы приступили к еде, нахваливая стряпню, как зазвучала музыкальная заставка программы новостей, более драматичная, чем обычно. Все заголовки и анонсы, за исключением сводки погоды и спортивных событий, были об убийстве в Западной Штирии. На экране появилась фотография федерального президента, которую сопровождал подзаголовок «Президент предостерегает». Городок, в котором проживали жертвы, снятый с вертолета: «Кольцо вокруг преступника сжимается». Фотографии плачущих женщин и мужчин с надписью под ними: «Горе и страх». После этой заставки началась передача. Диктор заново перечислил все факты. Генрих обратил наше внимание на то, что если преступник из здешних (в передаче, во всяком случае, подобное не исключалось), то он вполне может находиться где-то поблизости. Нам следовало бы иметь это в виду. Моя подруга попросила его помолчать, чтобы не пропустить ни слова из передачи. Но потом она все же отреагировала на слова Генриха, заметив, что не хочет даже думать об этом. Полушутя, она посоветовала Генриху проверить, заперта ли входная дверь на ключ. Генрих с непроницаемым выражением лица ответил, что заперта. Ева добавила, что она проверяла. Дверь заперта на два оборота. Генрих убавил громкость. Он считает, что вряд ли преступник, если он все же не здешний, по-прежнему находится где-то поблизости. А даже если это и так, то вряд ли он придет сюда. И тем более, если речь идет о местном жителе. Моя подруга заметила: похоже, что он сам сомневается в своих собственных словах. Его выдает выражение лица. Генрих признался, что ему не по себе, но опасность им все же не угрожает. Нас тут четверо, причем двое мужчин, мы же этого гада в клочки порвем. Кроме того, рядом сосед-фермер, он хоть и в возрасте, но крепкий и сильный. Замечание моей подруги, что, по всей вероятности, речь идет о психопате, с которым не знаешь, как себя вести, и от которого не знаешь, чего ожидать, Генрих отмел резким движением руки и утверждением, что никакое безумие не поможет преступнику справиться с сильной рукой присутствующих мужчин. Моя подруга спросила, а что же будет ночью. В случае, если преступнику удастся незамеченным проникнуть в дом. Когда Сильная Рука будет спать. Генрих спросил, действительно ли она боится. Не то чтобы боится, но ей сильно не по себе. Шуточным уверением в том, что мы с ним будем по очереди нести вахту