— Да это не дельце, а целое дело, вернее даже два, — покачал головой Кондратьев. — И за такие дела можно с ходу туда загреметь. — Ястреб скрестил четыре пальца.
— Заплачу, не пожалею…
— Еще бы, за такое да жалеть… Не-ет, однако, не пойдет, тем более одного, говоришь, уже в СИЗО упрятали! Да и не мой это профиль. Если б даже и хотел помочь, у меня для такого дела исполнителя не найдется. Не тот профиль, понимаете, не тот. Тут нужен ас, господин Парамошкин.
— Так что нет, нет и еще раз нет. Помните, как пословица гласит: и рад бы в рай, да грехи не пускают. — Виктор Кондратьев знал немало пословиц и в разговорах их иногда вворачивал.
— А может, мне… это самое… попробовать? — попытался как-то сгладить напряженную атмосферу Грошев. Но пахан его тут же осадил: — Одна попробовала, да сам знаешь, что из этого вышло.
Нет, никакие уговоры на него не действовали.
"А-а, че-ерт! — выругался про себя Парамошкин. — Стиль у него, видите ли, не тот! Ас нужен!… Но не самому же мне убивать! Нет, уломать надо, уломать, мужик он деловой, лишних вопросов не задает…". И — предложил на выбор большую сумму денег или только что после ремонта магазин.
Пахан на время задумался. Потом опять выставил как щит доводы, что "мокруха" не его стиль и что за это врубят на полную катушку, но сказано это было уже не столь категорично. Поторговавшись, скорее для приличия, Кондратьев пообещал подумать. Ответ передаст через Грошева. Заодно поинтересовался кое-какой информацией о Сагунове и Кузнецове. Но о Сагунове что скажешь? Он в СИЗО и сколько просидит там — неизвестно.
Парамошкин не ошибся, заметив перенастрой Кондратьева. Пахан клюнул не на деньги, денег своих хватало, а вот на магазин после евроремонта и не где-нибудь, а в центре Каменогорска, его потянуло, будто магнитом. Пожалуй, ради такого выгодного дельца можно и "принципами поступиться", и мозгами пошевелить. А они у него, слава Богу, имеются. Тут-то и вспомнил про Федора Кошкина: этот-то все четко провернет. А зацепить его есть за что: в общак от Федора ни рубля, а "карасиков" одного за другим потрошит, есть за ним и "мокряки". Ежели что, на "стрелке" Федору не поздоровится, братва зарвавшихся друганов не жалует.
Перед встречей с Федором Кондратьев долго пытал Грошева. Тот со страху чуть в штаны не наложил и выложил все, что знал про "рыболова" и "карасей". Дальше вникать в дебри промысла Кошкиных Ястреб не стал.
Их встреча состоялась, Кондратьев заявил Федору, что все знает. Нарисовал перспективу: "стрелка" просто так не пройдет, попробуй заведи братанов — растерзают. Намекнул на "мокрые" дела, и Федор заметал икру. На "стрелке" ему не поздоровится: "тупари" и "бездельники" от черной зависти так врубят, башкой своей не думая. Все припомнят, мол, заелся, про нары забыл, "бабки" в общак зажимает.
— А что надо-то?
— Давно бы так, — улыбнулся тот. — Да мелочь, работы всего на неделю, не больше. Заодно и глаза людям на рынке перестанешь мозолить. Тебя должны взять по ерунде. Так же быстро и выпустят. А теперь слушай…
Федор слушал, слушал…
— Но это же "мокруха"! — возмутился он. — Сам меня обвиняешь, а на что толкаешь? Двоих грохнуть…
— Ша, Федя… Сумеешь по-умному — и никакого тебе криминала, понял? По-умному…
Федор намек понял. Но дергался, канючил, что в СИЗО не так просто попасть, а подсесть в камеру к Сагунову тем более. Где столько золота на лапы набрать?
— Все! — рыкнул пахан. — Кончай прибедняться! А если что, Василий поможет, он шустрый, братец-то твой средний. Одного он макнет, а другого ты придавишь. Ты это умеешь…
XXXVIII
В УВД меня ждали, особенно Терехов. Он надеялся, что везучему другу повезет и на этот раз. Выйдя с утреннего поезда на привокзальную площадь, я сел в троллейбус и — прямиком до УВД. Первый, к кому зашел, был Терехов. Увидев меня, он заулыбался.
— По глазам вижу: привез что-то хорошее, так ведь?
— Угадал, — кивнул я. Поставив портфель рядом с сейфом, сел на стул. Включив чайник, Терехов присел рядом.
— Ну, чем порадуешь? Тут тебя, Денис, заждались, генерал и спрашивал и звонил.
— Подожди, дай отдышаться. Лучше завари чайку, да покрепче. Как дома?
— Будет тебе и чай покрепче, и к чаю чего-нибудь сладенького. — Терехов закрыл дверь на защелку. — А дома — что дома? У тебя дома, слава Богу, все нормально. У твоей Наташи как ни спросишь — все хорошо. Говорю жене: вот с кого пример бери: двое детей, мать престарелая, сама на работе вкалывает, и всегда — без проблем. Ты ведь дома почти не бываешь, она от тебя, наверно, уже и отвыкла?
— Ничего, привыкнет, дело поправимое, — рассмеялся я и взял у него чашку с чаем. — Ага, ага, давай, а то в поезде не чай, а… Надеюсь, на заварку не поскупился? О-о, как хорошо! Ой спасибо, друг, ой уважил!…
— Да, вот что еще. Сережка твой мою Маринку на велике катает. Мы с женой испереживались, говорим Маринке — прекрати с ним кататься, а она не слушает. Надо же было Сидорову велик ему купить!
— Ну, тут я не виноват, — пожал я плечами. — Марина не моя дочка… А кто знает, может, когда-нибудь и породнимся. Но это ж еще не скоро!
— Ха, и тут вывернулся, ловко это у тебя получается! Хитрый ты, ну и хитрый, умеешь выкручиваться. Недаром сибирский вор в законе тебе доверился.
— Стоп! Откуда знаешь? — изумился я.
— Во сне приснилось, сны вещие мне в последнее время снятся. — Он сполоснул чашку и отщелкнул задвижку на двери.
— А ведь ты, Алексей, попал в десятку. Ладно, раскрывай пошире уши и закрой рот…
И чем больше Терехов меня слушал, тем радостней светились его глаза.
— Ну и везет же тебе! — воскликнул, не сдержавшись. — Я ведь сказал просто так, — помнишь, перед отъездом говорил, что встретишься с Философом. Ай да Максимов! А Попову-то какая подножка, ну и ну! Ему, значит, Философ не открылся, а тебе доверился. Горжусь тобой, ей-Богу, горжусь! Сибирский вор в законе поверил каменогорскому сыщику, надо же!
— Попову позвоню и извинюсь. Он ведь пока ничего не знает, я даже заезжать к нему не стал: времени было в обрез и полно неясного. А он стал бы упрашивать остаться, сам знаешь. Может, я не прав, как считаешь?
— Думаю, прав. Только надо вначале самим определиться, а потом уж звонить, не обидится. Ну что, пошли?
— Это куда?
— К шефу твоему, Грузнову, пока куда-нибудь не умотал. Сегодня такая напряженка, да сам увидишь. Вовремя приехал, пошли.
— Слушай, а Сидоров где? — спросил я, выходя из кабинета.
— Уехал в район по авиабилету Гвоздева.
— Если теперь все сложится, то многие вопросы отпадут сами собой, в том числе и этот билет. Представляешь — отпадут и весь тяжкий груз с плеч свалится! Боюсь лишний раз об этом даже подумать. Только бы не сорвалось, только бы не спугнуть!
— Не будем гадать, — успокоил меня Терехов.
И — началась круговерть: радостная и обнадеживающая. Я подробно доложил о поездке Грузнову, тот позвонил Епифанцеву. Вскоре заместитель областного прокурора вместе со старшим следователем по особо важным делам Гребенкиным зашли в кабинет. Мне особое внимание, я в это утро как именинник. Вновь вкратце рассказал о результатах командировки: вопросы, ответы, и все пошли к Махинову.
Поднимаясь по лестничному маршу, Грузнов тихо шепнул, что настроение у генерала утром было препаршивое. Губернатор и Сушков его окончательно доканали по расследованию убийства Рюмина. Он был так расстроен, что намеревался подать рапорт на увольнение.
— Сушков только этого и ждет, — заметил я. — Ему чем хуже, тем лучше.
— Теперь, надеюсь, раздумает.
Генерал уже ждал. Расселись за длинным столом.
— Ну, "крестник", выкладывай, с чем приехал. — "Крестниками" Махинов называл тех сотрудников, которых уважал и которым лично посодействовал в продвижении по службе. Меня перевели из Полянска в УВД по инициативе генерала, об этом многие знали, и он по праву считал меня своим "крестником" и в обиду не давал.
— Да скажи кому, ведь не поверят, что такое порой случается, — удивился Махинов, выслушав меня, — выходит, что в далеком Сибирске ты напал на след земляка-убийцы. Красавин, говоришь? Фамилия-то красивая, а дела его — страшные. Вот думаю, как же этот монстр столько людей один порешил? Сам-то не задумывался? — спросил меня.