Встав спина к спине, хищники замерли, следя за периметром и не подпуская к себе врагов.
Внезапно, напали на них сразу четверо. Вооружённые холодным оружием, они ринулись на хищников, намереваясь быстро покончить с ними. Но случилось то, что случилось…
Лицо у Алисы изумлённо вытянулось, когда она увидела, как Пугало уходит в сторону от одного из яутжа, метнув своё лезвие в голову второму. Крюк вошёл в прочный череп, и враг опрокинулся на спину.
Охотник натянул цепь, на пару с Киан’дэ ринувшись вперёд и объединёнными усилиями обматывая эту цепь вокруг шеи напавшего краснокожего яутжа. Высокий, подобно берсеркеру, яут заревел от боли, поскольку Пугало на ходу выхватил второе лезвие со спины и подрубил берсеркеру колени, отчего тот рухнул на арену.
Крутанувшись на месте, Охотник и Пугало, словно сговорившись, сомкнули цепь на его горле, молниеносно придушивая его.
Теперь осталось только двое. Но двое против двоих — более честный расклад.
Алиса не без восторга смотрела на то, как Охотник фехтует с рослым яутом, покрытым шрамами, на мечах, в то время как в Пугало противник метнул кинжал.
Рыкнув, Пугало на лету перехватил его и мгновенно отправил обратно. Кинжал вонзился точно в глаз его врага, повалившегося наземь.
И вот со всей шестёркой было покончено. Короткий, но кровавый бой был встречен восторженными криками зрителей. Алиса с улыбкой смотрела на хищников — своих хищников, уже предвкушая, что сделает после этого боя.
Охотник, зарычав, с трудом разжал звенья цепи подобранным топором, исподлобья наблюдая за Киан’дэ. Тот отошёл в сторону, слушая, как объявляют победителей, но Охотник, пристально вглядываясь в его глаза, понял, что победе он не рад.
====== 43 ======
— Спокойствие. Терпение. Послушание.
Киан’дэ не смел поднять глаза на Патрона, с присвистом дыша и глядя расширенными зрачками в одну точку, в то время как один из воинов, размахиваясь, опускал кнут на его спину.
Щёлканье малого кнута было не похоже на тяжелый хлесткий свист опускаемого большого кнута — с уже крупными, в палец длинной, крючками. Такой Киан’дэ носил на бедре сам, и этим боевым кнутом можно было голову снять с плеч, не то что ранить. Но и малый кнут — совсем не такой смертоносный — причинял много боли.
У яутов принято было терпеть боль, но Киан’дэ не мог считать себя яутом. Когда он не в силах был сдержать рыка от пронзительной — до костей — боли, он проклинал себя, потому что один стон добавлял пять ударов кнутом.
Приказ Патрона.
Киан’дэ старался на него глаз не поднимать, как и всегда: Патрон был единственным, кого он боялся больше смерти. Более того, он был по-собачьи ему предан, так что не смел нарушить негласного закона. Прямой взгляд в глаза — все равно что желание бросить вызов. Так было у них принято. А потому Киан’дэ даже не шевелился, хотя искушение взглянуть в лицо Патрону было велико. Он стоял прямо перед убийцей, пристально всматриваясь в него.
Киан’дэ не видел, что спина его уже исполосована до мяса, но чувствовал, как меленькие крючья кнута цепляются за кожу и рвут ее.
Киан’дэ склонился ниже. Валары упали ему на маску, по плечам на каменные плиты капал твей, стекал по обнаженному торсу, по плечам и груди.
— Спокойствие. Терпение. Послушание.
Голос Патрона звучал, как гонг, глубоко и однотонально. Киан’дэ от очередного удара вскинулся и выгнул спину, но сразу опал, раздвинув колени, на которых стоял, и стремясь подсознательно уйти от очередного удара.
Кнут полоснул его по рёбрам, второй удар пришёлся по шее.
Расставив мандибулы и уже не стремясь изогнуться, увернуться от кнута, Киан’дэ просто повис на руках, прикованных длинными цепями к крючьям на стене, и думал…
Патрон был им недоволен?
Нет. Он справился с задачей. Уничтожил поставленные цели. Зачистил логово каиндэ амедха, убил под шумок нужного охотника, а свидетелей не оставил.
Почему же тогда его наказывают?
— Спокойствие. Терпение. Послушание.
С каждым новым словом Патрона его секли все сильнее, и убийца спустя пятнадцать новых ударов готов был потерять сознание. Он держался уже по инерции — уже едва крепясь, чтобы не погрузиться в спасительный мрак, где хотя бы боль будет притуплена.
Но тут случилось неожиданное. Патрон мягко обогнул его, и Киан’дэ сжался, косясь в его сторону.
Он приказал натянуть цепи, что воин и сделал, крутанув колесо намотки, и руки Киан’дэ тут же резко выпрямились, а сам он вынужден был сесть на коленях выше и распрямить изорванную в клочья спину.
От этого было невыносимо больно дышать. Легкие с присвистом вдыхали воздух, а выдохнуть удавалось уже через расставленные жвала и приоткрытый рот.
Патрон встал сзади, широко раздвинул ноги и положил руку на разорванную спину хищника, ощупывая застывшие и вставшие колом под окровавленной кожей мышцы, напряженные, до дрожи, мускулы.
Когтистая рука Патрона вдруг погрузилась глубоко в одну из ран, превратившихся в кровавое месиво. Он ковырнул в мясе указательным пальцем, расширяя рану и погружая туда весь коготь, и Киан’дэ не выдержал.
Взревев, он изогнулся, дёрнувшись, и яростным рывком освободил одну руку. Цепь проскочила в звене, упала рядом с ногами Киан’дэ, и он сумел встать, разворачиваясь к Патрону и сбрасывая его руку.
Он оскалился под маской, а глаза с узкими зрачками-точками пылали дикой ненавистью.
В один миг Патрон — двумя мощными ударами — уложил его на землю. Вспышка гнева погасла, и полуживой Киан’дэ смотрел словно со стороны, как Патрон жестоко избивает его, перед этим сорвав с его лица маску и отшвырнув ее в сторону.
Выкашляв из легких сгусток крови, Киан’дэ захлебнулся сухим кашлем, пытаясь подняться и тут же снова падая. Он привстал на локтях, когда Патрон размашисто ударил его в живот ногой. Захрипев, Киан’дэ снова упал, больше не шевелясь.
Рыкнув, Патрон взял из руки остолбеневшего воина кнут и, крепко схватив за валары Киан’дэ, лишь одной рукой поднял его, усадив на колени и запрокинув его голову. А затем он стал бить…
Он опускал кнут на спину, грудь, плечи.
Жестокие удары кнута посыпались на лицо, рассекая надбровную дугу и ломая один из клыков.
— Спокойствие! — удар.
— Терпение! — замах.
— Послушание! — удар.
Патрон рычал это, стегая Киан’дэ плетью до той поры, пока кожаные штаны не пропитались твеем, натёкшим с лица и тела, а сам убийца не потерял сознание, лишь урывками понимая, что происходит.
Отпустив валары, Патрон откинул в сторону кнут, и даже не обернулся, когда Киан’дэ сразу же упал ничком, не будучи поддерживаемым.
— Поднять его. — Скомандовал Патрон.
Второй воин подбежал с другого конца зала, и уже вдвоём они подхватили Киан’дэ под руки и доволокли до Патрона, опустившегося на своё привычное место — большой каменный трон, украшенный черепом ксеноморфа. За ним тянулся широкий кровавый след.
Киан’дэ безразлично поднял заплывшие глаза на Патрона, глядя как бы сквозь него.
— Будь благодарен, — сказал старый яут, — за мои уроки. Будь благодарен за каждый шрам и удар.
Голова Киан’дэ вновь упала, но один из воинов придержал ее, оттягивая назад за валары, так что Киан’дэ вынужден был снова взглянуть на Патрона.
— Ты не благодарен? — усмехнулся тот. Киан’дэ усилием воли подавил ярость, молясь всем богам, чтобы Патрон этого не заметил, и с облегчением подумал, что сознание его наконец поплыло. Закатив глаза, он безвольно обвис в руках воинов.
— Отнесите его в камеру, — приказал Патрон, — киньте к гончим. Дурную кровь надобно держать возле дурной крови.
Лок’На был мной крайне недоволен и наверняка уже проклял все на свете, что согласился со мной возиться.
Он повел меня вглубь леса, не желая больше оставаться на побережье и не поясняя, куда идет. Я же яростно сопротивлялась ему, осыпая его руганью и проклятиями, и вела себя самым скверным образом, так что наверняка он бы давно прирезал меня… если бы не явная договоренность с Киан’дэ.