Я выдержала долгую речь возмущенной вдовы до конца. И ещё раз похвалила пирожки. Отпивая из чашки чай, спросила, как бы между прочим:
- У вас сохранились какие-либо черновики Владимира Сергеевича?
- Разумеется! "Последняя пуля" в первом варианте.
- Можно взглянуть? Если не сложно...
- Можно. Она у меня лежит тут, в шкафу. Я её положила туда года два назад.
Не верилось мне, что я увижу рукопись Михайлова, не верилось, потому что...
Однако Клавдия Ивановна положила на диван толстую, тяжелую папку, развязала тесемочки, пригласила:
- Смотрите.
Михайлов писал фиолетовыми чернилами, очень плотно. Клавдия Ивановна пояснила:
- Он не умел печатать. Только от руки. В доме поэтому всегда было тихо. Запрется и работает...
Вот те на... Выходит, сорвалась с поводка одна моя недобрая, очень недобрая догадка... и исчезла в тумане забвения?
- Клавдия Ивановна, - сказала я, потупясь над чашкой и словно бы совершенно без интереса, а так, - но вы говорили, что потом Владимир Сергеевич купил машинку и стал печатать... И уже не писал свои книги, пьесы от руки... Или я что-то не так поняла?
- Не так, не так, Танечка, - раздельно произнесла нечестная женщина с честным лицом. - Я сказала только, что он никогда не мешал нам. Что мы не слышали, как он работает.
- Машинки не слышали?
- Ну... в каком-то смысле. Немного слышали, конечно, но не настолько, чтобы...
- ... она вас раздражала? - подсказала я.
- Вот именно! Вот именно! - обрадовалась излишней радостью запутавшаяся в моих сетях лукавая старая дама с камеей в овале под воротом лиловой кофточки, с прелестным профилем этой строгой красавицы под дряблым, желтоватым подбородком.
Однако зря я спешила праздновать победу над ней. Клавдия Ивановна высоко подняла голову и отчеканила, глядя на меня сверху вниз:
- Владимир Сергеевич всегда был очень пунктуален и очень добросовестный в работе. Он тщательно отделывал свои произведения. И не хотел, чтобы кто-то видел его черновики. Он их уничтожал. Именно так поступал и другой известный писатель - Константин Паустовский. Я сохранила этот черновик абсолютно случайно.
Кто сказал, что журналист, расследующий темные дела, должен быть ангелом? Я, увы, не ангел...
Для наивных: даже если у журналиста впереди сияет высокая, красивая цель, он по ходу расследования столько раз вынужден изворачиваться, придуриваться, а то и чуток шантажировать... Элементарно, Ватсон!
Стыдоба, конечно! Но что поделаешь, господа-товарищи...
Как бы то ни было, а с Клавдией Ивановной мы распрощались по-хорошему. Она, сообразившая, все-таки, что утратила бдительность, попробовала наверстать упущенное с помощью полусерьезных, но настойчивых угроз:
- Надеюсь, Таня, вы не позволите себе лишнего? Вы не из тех журналистов, кто из мухи раздувает слона? Кто пишет отсебятину и собственные выдумки предлагает читателям как правду? Иначе смотрите у меня! Я только с виду старенькая и никакая, но в случае чего пойду войной!
- Ну что вы, что вы! - мило улыбнулась я. - Зачем же так? За кого вы меня принимаете?
- И не только я пойду войной, - в голосе старухи зазвенела булатная сталь. - У меня есть дети... внуки... Они всегда встанут стеной за своего отца и деда. Можете не сомневаться!
Мне оставалось только подхватить эту как бы веселенькую нотку:
- И я могу об этом написать? О том, что Михайловы - это могучий клан, где дружба и честь в большой цене?
- О! Это конечно! Это к месту! - поощрила она мое начинание.
И уже совсем на закуску, восторгательно:
- Клавдия Ивановна! Какая прекрасная у вас камея! Просто чудо! Я смотрю, смотрю...
- О да! - она расслабилась, наконец, даже плечи опустила. - Это подарок Владимира Сергеевича... Еще в пятидесятые... Когда его "Последняя пуля" пошла на "ура"... Он знал толк в хороших вещах, не как другие... из бараков... Все-таки дворянство давало себя знать... ничего не скажешь...
- Большое, большое вам спасибо, Клавдия Ивановна, за то, что вы уделили мне столько времени! Я... как только моя статья появится в печати вам её принесу...
Мы улыбались друг другу и в ту минуту, когда наше последнее рукопожатие у порога распалось...
Отнюдь не была я уверена в том, что, закрыв за мной дверь, светская эта дама не плюнула мне вслед, не опечалилась оттого, что успела сказать мне лишнее, очень лишнее и опасное для процветания имени её мужи, отца её детей и внуков...
Не ангел я, совсем-совсем не ангел... Не слезая со своего взмыленного коня, я решила без передышки мчаться по следу дальше. Я тут же, у метро, позвонила третьей жене-вдове В.С. Михайлова, "рыжей-бесстыжей Софочке" и попробовала объяснить ей как нужна мне эта встреча с ней "в связи с приближающимся юбилеем известного писателя Михайлова".
Однако Софочка проявила железное нежелание общаться со мной, отговариваясь тем, что как-то не в настроении, что побаливает голова:
- Вы знаете, что такое полная Луна? Вы не знаете, что такое полная Луна? Милочка, да вы счастливица! Меня лично полная Луна съедает вместе с печенкой! Она меня буквально уничтожает! Она принялась уничтожать меня ещё в Сингапуре. Я буквально сама не своя. Я должна делать дела, но я не могу их делать! Вы меня можете понять?
Я её не могла понять хотя бы потому, что нужна она мне была до смерти!
Хотя понять меня какому-нибудь постороннему человеку было бы трудно, почти невозможно. Ведь с каким таким особым вопросом напрашивалась я в гости к одной из жен-вдов Михайлова? Даже вымолвить неловко, до того он несерьезен:
- Владимир Сергеевич при вас писал свои произведения от руки или печатал на машинке?
Ну что тут такого? Верно? Однако...
- Ладно, приходите, - наконец сдалась она. - Но только на полчаса. Мы уже в дороге. Именно, именно, уезжаем в Америку, у нас последние сборы... Навсегда... я оценила это её нежданное сообщение как удачу для себя. По логике вещей: уезжающий человек, особенно навсегда, непременно перевозбужден, рассеян и способен проговориться. Ему как бы уже нечего терять.
Софья Марковна жила в Крылатском, в кирпичном доме, построенном в свое время для партэлиты. Свидетельством избранности жильцов, населяющих сей комфортабельный улей, оставалось до сих пор то, что контейнеры для мусора имели правильную форму, а не кривились многожды битыми боками... Я... я, чуть-чуть стесняясь, пошла прямо к ним и заглянула в один, второй... Дальше всякий стыд исчез. Я увидела стопки бумаги, перевязанные шпагатом и политые сверху чем-то вроде томатного соуса. Я все их вытащила, ничуть не побрезговав, и отнесла в кусты. Там с помощью ланцета (подарок Алексея, средство защиты на случай нападения грабителей-насильников) обрезала шпагат, туго стянувший стопки, развернула газетные пеленки. Моему взору предстал листок с опечатанными словами: "В.С. Михайлов. Дикая рябина. Рома. 1969 год." Четыре стопки и четыре романа. Значит, на этот раз судьба просто неслась навстречу моим желаниям. Оставалось сыскать прочный полиэтиленовый пакет или какую-нибудь сумку тут же, в контейнерах.
И опять везение - обнаружила среди всякой прочей дряни пусть скукоженный, но настоящий, с полузакрывающейся молнией, чемодан... А под ним - ещё стопку бумаг, завернутых в старые газеты, туго перетянутых знакомым бумажным шпагатом. На этот раз это были три пьесы В.С. Михайлова. Мой хищный глаз сцапал: романы напечатаны на одной машинке, пьесы - на другой, хотя годы близкие - 1969 - 1972.
Обладательница всех этих архивных сокровищ, я постояла, подумала, как бы их получше спрятать... Не нашла ничего другого, как затолкать чемодан с рукописями под машину, закрытую тентом... Авось, не пропадет... Но прежде в порядке предусмотрительности, от каждой рукописи отлистнула примерно по десять первых страниц и засунула в свою сумку.