Выбрать главу

И тем не менее... Он знал, он верил, что и второй её избранник мучается такой же страстной любовью к его единственной. И для него, второго, нет хода назад, а только к ней...

Что .то такое? Что за "порча" такая напала на двух здоровых, крепких парней? Но ведь вопрос можно поставить и чуть иначе: что же за чудо была эта молодая женщина, сумевшая разом, без особых усилий, приворожит двоих?..

Конец жизни втроем пришел с той стороны, откуда его меньше всего ждали. Она заболела - тяжело, безысходно и умерла... И они вместе хоронили её и оплакивали, а потом воздвигли камень на том месте, где успокоилось её хрупкое, источенное страстями и болезнью тело. И шли не месяцы - года, но ни тот, ни другой не могли забыть свою единственную, неповторимую. И один из них, писатель, пристрастился к вину... И кое-кто из собратьев смотрит на него, пьяненького, "косенького", то ли с небрежной игривостью, то ли с насмешливым презрением...

Мой вам совет, Танечка, - любите. Это единственное на земле занятие, которое дает отраду сердцу... А все эти помойки жизни... Их слишком много, все не разгребешь. Более того - надорвешься. Не цените вы свою молодость... Впрочем, пока ею обладаешь - она для тебя ничто. Так было, так будет. Ну, всего вам хорошего! Помните: вы - очаровательны. Если бы мне было сегодня хотя бы сорок... Но увы, увы!

Вот и думай тут что хочешь... Враг он мне или друг? Во всяком случае, следовало улыбнуться ему на прощанье, и я улыбнулась. Следовало уходить от дома, где экстравагантная рыжеволосая Софья Марковна собиралась в Америку со своим денежным мужем, походкой легкой, вальяжной такой, словно все мне по фигу, и "нов проблем".

Так я шла, и ветер играл в моих волосах, и сумка, повешенная на плечо, моталась легковесно, легкомысленно, туда-сюда...

Но внутри-то, в душе, тлел и обжигал уголек тоски по утраченному и творилось что-то вроде молитвы: "Только бы мальчишки не сунулись под тент и не вытащили чемодан с рукописями! Только бы он сохранился!"

Я ни разу не оглянулась на покинутый дом, но чувствовала - меня он не отпустил с миром, смотрит мне вслед кто-то из семейства Софьи Марковны, кто-то не спешит доверят моей беспечной походке...

Что дальше? Дальше я дождалась полуночи, оделась в темненькое, волосы спрятала под косынку бандана, как принято у пиратов, и пошла ""а дело"".. Подобралась к машине, закрытой тентом, без особых сложностей, радуясь, что она вся в тени, но когда протянула руку в глубину, под жесткий брезент, рука наткнулась на... кромешную пустоту. Жар хлынул в лицо. Невезуха! Чемодан исчез! Села на землю, отдышалась. И лишь тут поняла, что не туда руку тянула, что чемодан положила под тент с другого боку машины... Но ой же как боялась ошибиться и на этот раз! Как не хотелось, чтобы рухнула в секунду моя надежда заполучить помоечный чемоданишко с рукописями Михайлова!

Замерев сердцем, пошарила под днищем машины и... о радость! - рука уперлась в твердь... Это был вожделенный чемоданчик...

Стоит ли говорить, как осторожничала, пробираясь кустами к шоссе, как не верила сама себе, когда мчалась на пойманной машине со своим кладом к себе домой! Как заливалась смехом от собственной удачливости, слушая неприхотливый, но тоже по-своему забавный рассказ пожилого шофера с большой, тоже забавной, бородавкой на переносице:

- Моей матери, как пострадавшей в репрессиях, позвонили утром и говорят: "Приходите, будем раздавать гуманитарную помощь из Германии, вещи и обувь". Моя мать в ответ: "Откуда, откуда помощь? Из Германии, от фашистов, что ли? Не пойду!" Во как долго войнушку помнит. Медсестрой в полевом госпитале три года отпахала. Чего только не повидала! До сих пор с Германией не подписала мирного договора...

Дома, не раздеваясь, прошла с чемоданом в свою комнату, дернула молнию, вынула рукопись за рукописью, убедилась: "Так и есть. Романы отпечатаны на одной машинке, а пьесы - на другой. Хотя это ещё ни о чем не говорит... Но..."

Но план у меня уже созрел. Жесткий такой, железобетонный и не шибко гуманный. И я понимала, что буду делать нехорошее, очень даже такое сомнительно добродетельное. Однако остановиться не могла. Иначе до истины не доберешься. Я, признаться, много раз размышляла над православием, над его призывами к смирению и терпению. И это тогда, когда в мире столько негодяев, и они идут в драку за свое благополучие, вооруженные до зубов, презирая добрых, совестливых, жалостливых досконально. Не в их ли пользу работают христианские добродетели? Пока ты, совестливый, будешь раздумывать, а имеешь ли моральное право поставить подножку подлецу, как он уже саданул тебе под дых...

Или я не права? И надо бы как-то иначе освещать проблему борьбы черного и светлого, добра и зла?

Однако если заняться философствованием, да ещё темной ночью, - не выспишься, утратишь рабочую форму. Да и некогда умствовать. Вперед, вперед по следам! Надо не уставать, верить в себя и пробовать каждую версию в этом темном деле на разрыв. И опять и опять беседы беседовать с теми, кто имеет какое-то отношение к убитым...

Конечно, лезть напролом туда, куда тебя не пускают, - нехорошо и твоей гордости урон. Но... но, что поделаешь, тут уж не до всех этих тонкостей. И как же мне не хотелось в который раз навязываться Любе Пестряковой, но куда денешься! Только бы она взяла трубку, а там посмотрим, вдруг да разговорится на этот раз, вдруг да признается, наконец, сама ли и почему кинулась из окна или... или ей кто-то помог и почему...

И Люба взяла трубку а услышав мой голос, спросила с холодным презрением:

- Не надоело? Сколько раз говорить - отстаньте от меня все! Что вам всем...

Она вот-вот должна была бросить трубку, но я вдруг кинула ей вопрос:

- Тебя, видно, кто-то запугал? И сильно?

Она молчала. Но в трубку продолжала дышать. Я чувствовала, что попала в точку и вот-вот Люба откроется мне.

Однако она внезапно заговорила вкрадчиво и, вроде, доверительно:

- Как точно ты сказала! Меня действительно запугали... Еще как запугали! Еще как!

Выдержала паузу и закончила:

- Франсуа Мориак меня запугал. Помнишь его роман "Дорога в никуда"? Там есть любопытное рассуждение. Читаю: "Смерть - единственная бесспорная истина, единственная достоверность. Как же это? Зачем по-прежнему ходят трамваи? Нужно остановить все поезда, вытащить из вагонов всех пассажиров, крикнуть им: "Да разве вы не знаете, что вас ожидает? Ведь вы все умрете! Зачем люди читают газеты, ищут в них то, что случилось в мире? Какое это имеет значение, раз каждый обречен умирать? Перед этой вестью так ничтожны, так не нужны все газетные новости. Зачем чему-то учиться, раз завтра умрешь и тебя, гниющую, разлагающуюся падаль, закопают в яму". Ничего себе? А?

- Но ведь это совсем не вся истина о человеке, о жизни...

- Ты как относишься к Луне?

- К Луне? Ну как... светит и светит... Красиво светит...

- Больше тебе нечего добавить? Скучная ты, Татьяна. Скучно мне с тобой разговаривать. Ты, небось, и спишь хорошо при Луне?

- В общем-то да...

- Счастливая! А мне со счастливыми не по пути! Не звони мне больше. Незачем. Не лезь в мои дела! Сколько раз нужно тебе это сказать, чтобы ты от меня отвязалась?

Трубка брошена. А я свою ещё держу возле уха словно надеюсь на взаимность... Потоптала меня девушка Люба, потоптала... Вредная девушка Люба, хотя и в горе...

Придала ли я тогда хоть какое-то значение её словам и Луне? Да нисколько! Решила - "треп", увод в сторону от основной темы.

А тут позвонила моя долгожданная Дарья и бодро сообщила:

- Звоню из больницы. Зуб оказался поганый. С ним тут мучились-мучились... Я все это еле вытерпела.

- Значит, тебе надо ещё там лежать?

- Надо. Но я удеру. Я же соображаю, что тебе моя дача позарез. Давай в девять, возле газетного киоска на Савеловском. Идет?