Адвокат одного из обвиняемых указал на меня, как на свидетеля в пользу его клиента, и я, без всякого умысла, просто потому, что это казалось мне справедливым, просил снисходительности присяжных к этим молодым людям, которые по вине опасного шантажиста могли сделаться профессиональными ворами.
Во время перерыва прокурор отозвал меня в сторону, и между нами произошло довольно крупное объяснение.
В ответ на выраженное им удивление, что магистрат «позволил себе выступить в роли» свидетеля со стороны обвиняемого, я ответил, что считал первым и самым главным долгом магистрата сказать правду, как подсказывает совесть, а не стараться во что бы то ни стало обвинять нескольких несчастных, которые и без того уже наказаны восьмимесячным арестом.
Этот инцидент сильно меня опечалил.
К сожалению, есть много магистратов, которые считают личным для себя поражением оправдание подсудимого или смягчение вины.
Предвижу, что найдутся люди, которые, прочитав эти строки, пожмут плечами и скажут: «Какая странная сентиментальность у полицейского, обязанность которого состоит в том, чтобы преследовать и задерживать виновных!» Но я отвечу, что эти люди не знают психологической стороны страстных охотников, которые не едят убитой ими дичи.
Полицейский, которому нередко приходится проводить целые ночи без сна, если убийца или вор ускользнет ото всех его розысков, вздыхает с облегчением, когда дичь, наконец, поймана, и это чувство удовлетворенности тотчас же располагает его к снисходительности по отношению к обезоруженному, который уже в его руках. Самолюбие полицейского удовлетворено.
Самолюбие судьи выступает на сцену с того момента, когда он начинает требовать головы подсудимого.
Если требование его удовлетворено, то очень часто он же начинает хлопотать о помиловании!
Только один палач жаждет до конца «чисто обработать дело» и просит только, чтобы не повредили его «машины».
Как видите, самолюбие — главный грех всех наших чиновников!
После шайки магазинных воров немало хлопот мне доставила шайка, специальностью которой было грабить виллы в окрестностях Парижа.
Случай, как всегда, навел полицию на следы этих грабителей.
В одно январское утро, на рассвете, какие-то три субъекта с огромными тюками явились на одну из городских железнодорожных станций. Размеры их ноши заинтриговали дежурного жандарма, который пожелал задать им несколько вопросов, тогда двое, бросив тюки, убежали, а третий, схваченный жандармом за руку, выхватил револьвер, чтобы защищаться.
Полицейский, с помощью начальника станции и двух служащих, связал его по рукам и ногам и доставил ко мне. Субъект оказался рецидивистом, уже несколько раз судившимся. Он очень скоро сознался, что в компании с двумя сообщниками ограбил дачу в Сент-Манде и принадлежит к шайке, практикующей этого рода кражи.
Восемнадцать негодяев попали на скамью подсудимых. Главарь шайки Гильоме по прозвищу Драница, так как его профиль очень походил на плохо выструганную тесовую дощечку, и два его главных помощника — Бутоне по прозвищу Сапун и Пуссен, именуемый Зуавом, — были положительно интересные типы. Все трое очень молодыми (главарю еще не было двадцати лет) принялись за свой опасный промысел, стоивший им больших усилий и хлопот, чем любой честный труд. На суде, во время разбора дела, не было недостатка в анекдотах.
Эти бандиты были большие шутники. Они охотно посылали предметные письма лицам, которых ограбили или собирались вторично ограбить.
«Милейший господин NN., — писали они, — мы не взяли ваших выводков, потому что они еще слишком тощи, но мы вернемся через месяц. Что же касается ваших кроликов, то будьте покойны, мы принесем вам шкурки, как только эти милые зверьки будут съедены. Ваши вина превосходны, жаль только, что их уже нет больше. Не мешало бы вам написать своему поставщику».
Всего комичнее то, что негодяи действительно присылали шкурки кроликов, а спустя около месяца похищали остальную дичь.
Шайка разделялась на несколько групп, которые действовали самостоятельно и иногда неожиданно встречались в одном и том же доме, который рассчитывали ограбить. Рассказы об этих qui pro quo, более забавных, чем водевильные фарсы, значительно оживляли разбор дела.
Однажды ночью Пуссен и Бутоне забрались на одну виллу. Обшарив дом и собрав кое-что, пришедшееся им по вкусу, эти господа решили комфортабельно расположиться на ночь. Эта шайка придерживалась анархистского принципа — грабежа в одиночку, каждый работал за свой собственный счет, и это избавляло их от трудностей дележа.