Он развел руки и описал ими круг в воздухе. Так он очертил свою мысль о том, что замку необходимы пруды, что ночные светила ищут рыбу, что ни один дом не может существовать без других домов, что сам он не имел бы возможности философствовать, не будь у него большой ели, которая принимает под свою сень философов, призывая их присесть на перекрестья корней. Он медленно опустил руки и ухватился за лацканы сюртука, как бы удерживая себя в вертикальном положении, чтобы не опуститься на стол.
Цэлингзар встал. Он подошел к крайнему окну залы и откинул гардины. Он искал внизу, на площадке, свет, падавший из окон. «То, что я вижу, я, возможно, видел сегодня», — заключил он, глядя на трепетавшую светотень. Слишком часто он чересчур поспешно отделывался от предваряющего момента и потому вынужден был кое-что повторять.
«То, что я вижу, я видел сегодня» — эта фраза была неким самоободрением, снимавшим боль, когда он поворачивался к застольному кругу, из которого доносился слишком самоуверенный голос Ураниоса. «То, что я видел, я не мог не видеть сегодня». Это напоминало ему о той поре, когда он стремился обосновать подобные тезисы. Если бы он сделал это, он растянул бы во времени то, что видел сейчас. «Многообразному необходимо тесное соседство, если не по законам собственного бытия, то в силу положения вещей».
Когда едоки отходили от стола и в очередной раз направлялись к стойке с закусками, они казались Цэлингзару иностранцами в незнакомом городе, не ведающими о намерениях друг друга.
Общество разделилось на группы. Иные вновь наполняли тарелки и ели, стоя с тарелками в руках. Цёлестин собирал и уносил бокалы, Розалия Ранц тем временем приносила новые.
Каргель и Эбли доставили ящик с розовым шампанским. Цёлестин, вернувшийся в залу вместе с Мандлем, откупоривал бутылки. Цэлингзар слышал хлопки пробок и шипение пены. Это был «голос общества». Звон бокалов напомнил Цэлингзару о стеклянном сапожке — кубке Лоэ.
Опустошая бокалы, пирующие бросали их в угол залы. Во время возлияния было очень тихо. В тот миг, когда тишину нарушил звон разбитого стекла, Цэлингзар услышал глубокий вздох Ураниоса. Фриц Целле наступил на осколки и сказал, что разбить ничего невозможно. Сам он путем художнического и экспериментального анализа человеческой головы докопался до глубинной проблемы — первоскрещения. Оно восходит к кресту. Подобно тому, как всякая горизонталь предполагает вертикаль, простой крест тянет за собой крест диагональный. Пересечение — знак активности. Оно устремлено к точке относительного покоя, и, как повсюду в мире, здесь оно также означает, что эта точка есть единство покоя и напряжения. Все слушали эту неожиданно грянувшую речь, не сходя со своих мест. Только Ураниос расхаживал взад и вперед.
Когда Фриц Целле сказал, что в этом сказывается стремление привести динамические силы к относительному покою, Ураниос с побагровевшим лицом покинул залу. За ним последовал Рудольф Хуна.
Точка пересечения, по мнению Целле, и есть тот самый пункт, и в своих работах он сделает его зримым. Этому зримому воплощению, по сути, нет пределов, ибо макрокосмическое можно сколь угодно отражать в микрокосмическом. И там, и здесь конечное перекликается с бесконечным.
Общество наградило оратора аплодисментами и восторженными возгласами. Князь сказал, что может лишь отчасти согласиться с ним. У него создалось впечатление, что скульптор ставит крест выше круга, хотя круг содержит в себе бесконечное множество крестов и центр круга — всегда центр креста. Все симметричное — изначально, асимметрия же — лишь вольное или невольное отступление от принципа круга. Ни о каком напряжении не пришлось бы вести речи, если бы скульптор учел то, что сам же говорил о шаре и голове. Шар тоже имеет в своей основе круг. Князь указал на стол и вспомнил петушиный глаз, который наблюдал несколько лет назад и который побудил его окружить себя множеством таких глаз, а именно — разводить и кастрировать петухов, дабы всем глазам придать спокойствие круга. Тут-то он и постиг, что круг — вовсе не абстракция, не идея, но устремление самой жизни, импульс возвращения. И, постоянно указывая на этот круг, он делал это для того, чтобы подчеркнуть единство жизни и круга, о чем он, однако, не услышал ни слова в умствованиях Фрица Целле.
Князь подозвал к себе Розалию Ранц, она встала перед ним, склонив голову. Когда Розалия подняла глаза, князь сказал, что, несмотря на свое кухонное предназначение, Розалия Ранц тоже не чужда этому кругу, который является кругом для всех и также кругл, как черная бархатка графини. Графиня же велела Розалии Ранц спуститься на кухню и посмотреть, что там делается.