Он знает, что звезды красивее теней.
Запах стола пропитал все, что он говорит. Его ладони горят от въевшейся в кожу серебряной и золотой пыли, ведь ему ежедневно приходится чистить утварь, господа так любят блеск. Он знает, что имена, звучащие у него в голове, суть сами господа.
Князь Генрих читал Цёлестину отрывки из своего дневника, где он нашел имя Розалии Ранц.
Князь не мог припомнить, чтобы когда-либо делал запись о Розалии Ранц.
О ее судьбе Цёлестин узнал из рассказа князя.
С тех пор Цёлестина терзает имя Розалии Ранц, имя его сестры.
В нем пылает скрытый жар, это от близости к солнцу.
Цёлестин упирает лоб в камни замка. По ту сторону стоит Грес, он слушает шум «возврата». Им обоим внятен глухой голос, гул пути к клоаке. Лоб Цёлестина пронзают имена, и вместе с ними низвергается то, чем эти имена были. Господа срываются вниз, запутавшись в словах, которые Цёлестин вбивает в стену. Огнем гудящей печи пылает его речь. Огонь играет отблесками на стекле ламп. Розалия Ранц объята пламенем.
Цёлестин говорит Мандлю: «Солнце — это и моя песня». Вот графиня несет фарфоровую собачку старухи Липп. Видишь, на ней распластался Грес. Видишь, как рвется черная бархатка на шее графини. Смотри, старому Гресу возвращено мужское семя, вот старуха рожает сына, который любит клоаку, все изливается, и все едино в смешении. Вот князь Генрих, он виснет, цепляясь за часовой механизм, и изменяет время, это такое время, что изменяет времена. А вот и Цёлестин. Он садится в карету. Ее помчит Криги, самая быстрая лошадь. А на козлах ждет приказа Цехнер. Видишь, графиня ступает на подножку и усаживается у дверцы. Цёлестин закрывает дверцу. Серебряная ручка подается вверх. Обе каретные скамьи обиты голубым бархатом, а на нем сверкают золотые гербы. Эго лилии. Вот Криги рысит по парку, вспархивают фазаны, колеса взрыхляют гравий. Пахнет липовым цветом. Шлейф пыли тянется по аллее, в прорехах кустарника мелькает лиса. Вот я называю имена своих восьмерых братьев и сестер, я называю голод и грозу, застигшую меня, вот и молния, она ударила в дуб и сбила меня с ног. Я открою графине свой сад, я сделаю мир прекрасным садом. Я вспоминаю корабль в заморском порту, где меня скрутила лихорадка. А рядом со мной стоит князь Роберт и протягивает мне виргинскую сигару. Помнишь, какой-то император вошел в ворота замка, а ты преградил ему путь. Смотри: это я, Цёлестин, который творит, я тот, кто я есть и таковым пребуду. Вот карета останавливается перед замком, и я подаю графине руку и говорю с ней. Знай, это будет, мои деревья будут цвести и золотиться персиковыми шарами, и они созреют, и О. соберет их. Мы создаем то, чего у нас не отнять, и мой стол — это солнечный круг, для которого открыты все окна и двери.
Цёлестин стоит у стены. Макс Кошкодер исчезает в темной глубине парка. В замке погашены огни. Цёлестин возвращается в подземелье. В левой руке золотые часы, цепочка с медальоном струится меж пальцев.
Он будет служить графине до последнего дня.
Он будет служить снеди, господам, замку.
Его жизнь в тисках.
Он позволяет медленно казнить себя, это он понял.
Вычеркни себя из жизни. Тогда начнется выздоровление. Сотворенному и не творящему всегда найдется замена. Они сдерут с тебя шкуру, ее дожидается кто-то другой, кому холодно и кто готов быть тенью.
Высокомерие — это груди Розалии Ранц. Но еще выше занесся склонившийся над ними бледный лоб князя с синими венами.
Высокомерием было для Целестина то, что проникло в него из стен замка.
Он, чье имя Цёлестин, хочет быть тем, кем вправе быть.
Утром Цёлестин торчит в серебряной буфетной. Ее окно выходит в коридор, по которому шагают господа. Через волнистое, как стиральная доска, стекло ничего толком не разглядеть. Если с другой стороны к нему приблизится чье-то лицо, возникает дробная и путаная картина: три рта, шесть ушей, три лба, шесть рук.
Цёлестин раскладывает на мягком сукне золотые и серебряные приборы, протирает предмет за предметом. Он извлекает из них блеск. Он ищет солнце.
В золотом блюде он видит свои голубые глаза. Посмотрев на окно, он замечает за стеклом графиню.
Она удаляется и открывает дверь в холл замка. Потом входит в каморку, где позволено прикорнуть Каргелю, когда тот несет ночную вахту у входных дверей. В одном из углов она находит прислоненную к стене пилу, забирает ее и через холл, мимо Каргеля, отворившего тяжелую дверь, выходит на площадку перед входом в замок. Пила висит на согнутой правой руке. Графиня останавливается перед оранжереей и смотрит на замок. Она видит башню и сверкающую жестью вершину.