Тарбелл уже стоял у стола вместе с Куперманами. Я совершенно не представлял себе, кто и где готовил эту еду, но аппетитнейшие запахи, наполнявшие помещение, говорили сами за себя. Тарбелл предложил мне рюмку водки (какой-то неизвестной мне русской марки) из личных запасов, а Эли Куперман тут же спросил:
— Вы ведь любите жареного барашка, доктор Вулф? С кровью, верно? Он будет готов через несколько минут.
— У нас обычно нет времени как следует поесть днем, — добавил Иона Куперман, направляясь к небольшой двери, ведущей на камбуз, где у кухонной плиты сосредоточенно колдовал Жюльен Фуше, — поэтому мы стараемся сделать ужин как можно более изысканным.
Элегантные фарфор и столовое серебро были, несомненно, старинной работы.
— Полагаю, что вам это удалось, — только и смог сказать я, отхлебнув предложенной Тарбеллом водки и пытаясь привести мысли в порядок: ведь с этого самого места я только что следил за кипением битвы, — и продолжил, — чем же вы все так заняты днем, когда не штурмуете тюрьмы? Я был бы благодарен за объяснение.
— Штурм не был запланирован! — почти прокричал Фуше с камбуза. — Личный проектец lesfreres Киреrmап[2] полностью вышел из-под контроля!
— Да ладно тебе, Жюльен, — откликнулся Эли. — Этот проект ничуть не хуже других. Ты же видел статистику: со времен экономического краха увлечение азартными играми превратилось в настоящую эпидемию, и я не мог допустить, чтобы какие-то байки, совершенно абсурдные с точки зрения антропологии, подвели под это рациональную базу. Если б мы смогли подбросить туда наши доказательства…
— "Подбросить"? — перебил я его с изумлением. — То есть вы ничего оттуда не крали?
Иона Куперман послал мне доброжелательный взгляд.
— Надо сказать, доктор Вулф, что в том захоронении абсолютно нечего было красть.
— Можно просто Гидеон.
— С удовольствием, Гидеон. Вы, должно быть, знаете, что индейские племена, называющие себя "коренными американцами", на самом деле не были первыми обитателями этого континента. Об этом известно уже давно. Однако многие племена постарались скрыть или уничтожить все, что могло бы свидетельствовать истинность этого вывода. Они боялись — и у них были для этого основания — что если они предстанут обычными завоевателями, занявшими место своих предшественников, то потеряют эмоциональное и историческое оправдание многим своим сомнительным занятиям, — например, появлению целого поколения азартных игроков, не вылезающих из казино.
— Захоронение во Флориде исследовала группа из Гарварда, — продолжил Эли, — и мы с Ионой попытались подбросить кое-какие артефакты, чтобы доказать, что…
Эли вдруг умолк, услышав звуки колес кресла Малкольма Трессальяна на центральной палубе уровнем выше. Я понял, что все собравшиеся внизу беспокоятся за здоровье своего предводителя. Напряжение исчезло с их лиц, когда он подал голос:
— Ну какой же ужин без профессиональной дискуссии из-за разницы во взглядах! Хотя, доктор Вулф, вскоре вы поймете, что по вечерам эти споры приобретают порой весьма личный характер.
Медленные, тяжелые шаги Трессальяна по металлическим ступеням означали, что он спускается на костылях, и когда он наконец предстал перед нами, в его голубых глазах не было и следа прежних мук. За спиной Трессальяна я увидел полковника Слейтона, готового, если потребуется, немедленно прийти ему на помощь, и Ларису, выглядевшую после тяжелого боя с силами правопорядка еще привлекательней.
— Ну, джентльмены, кого мы сегодня бьем? — продолжал Трессальян. Я обратил внимание на то, что никому и в голову не пришло осведомиться о том, как он себя чувствует, раз он оправился от жестокого приступа, истерзавшего его голову, а затем и тело. Я решил вести себя так же, припомнив слова Тарбелла о том, что эти припадки случались довольно регулярно, и допустив, что Малкольм, как и в тот первый раз, когда я увидел его выбирающимся из кресла, вовсе не жаждал помощи и сострадания.