Не стану говорить об этой дуэли, поскольку в книжке изложено много всевозможных подробностей. Перейду к «дуэту» Мануйлов—Бурцев.
Сведения об их связи переполошили департамент полиции, где числился Мануйлов, в январе 1910 года. Тут только решили дать ход резолюции Столыпина, написанной им на одном из донесений об очередной афере ценного, но ненадежного агента 20 марта 1909 года: «Забыл передать вам сегодня прилагаемые документы, касающиеся Мануйлова. Пора сократить этого мерзавца». Ну а сообщение, переполнившее чашу терпения начальства Мануйлова, извещало о том, что «бывший агент Иван Федорович Мануйлов „запродал за 150 000 франков массу документов революционеру Бурцеву и получил в задаток 20 000 франков“. Заручившись обещанием „торговца государственными секретами“ выкрасть из архивов департамента новые ценные документы, Бурцев якобы выехал в Америку (не торговать ли полученными бумагами, сняв с них копии!) для сбора остальной суммы в соответствии с договором.
В материалах, собранных Соколовым по делу царской семьи, имеется протокол допроса (от 6 августа 1920 года) Веры Ивановны Барковой — дочери Манасевича-Мануйлова. Ее рассказ свелся в основном к аресту отца в августе 1916 года. Но такая угроза нависла над ним еще шесть лет назад. Все началось с обыска, который получил в обществе звучный резонанс. В книжке, о которой идет речь, приводится донесение агента Леонида Раковского о реакции на это происшествие:
„С.-Петербург, 21 января 1910 года.
Много толков в обществе вызвал обыск, произведенный в ночь на 17 января у бывшего чиновника особых поручений при департаменте полиции Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова. Носятся слухи, что обыск произведен в связи с взрывом на Астраханской улице. По другой версии, Мануйлов якобы являлся информатором В. Бурцева, и у него обнаружена переписка с последним“.
Но обыск у Мануйлова вызвал тревогу и за рубежом, в частности, встревожил французскую тайную полицию. Об этом „лично“ и „совершенно доверительно“ докладывал директору департамента российской полиции заведовавший заграничной агентурой А.А. Красильников:
„Имею честь доложить вашему превосходительству, что, по полученным совершенно конфиденциально сведениям, парижская Surete Generale крайне озабочена имеющимися у нее указаниями на сношения Мануйлова с Бурцевым. Получив известие об обыске, произведенном у Мануйлова, Surete Generale опасается, не продал ли он уже Бурцеву некоторые документы, относящиеся к русско-японской войне и сообщенные ему полицией французской… В течение двух лет в распоряжение Мануйлова представляли все, что он только желал: перехваченные телеграммы, письма, донесения французских чинов и т. п. Некоторые официальные бумаги были в подлинниках доверены Мануйлову, который так их никогда и не возвратил и, вообще, как выражаются в Surete Generale, „недостойным образом обманул оказанное ему французскими властями доверие“.
В министерстве внутренних дел очень боятся, не попали ли уже или не попадут в руки Бурцева некоторые из этих документов, предъявление которых в палате депутатов как несомненное доказательство содействия, оказанного русской полиции во время японской войны со стороны полиции французской, вызвало бы небывалый по сенсационности скандал…“
А вот что писал сам „пострадавший“, стараясь задобрить и снова „усыпить“ свой любимый департамент, в письме на имя генерала Курлова 24 декабря 1910 года:
„Ваше превосходительство, корреспондент „Русского слова“ (от 16 сего декабря) сообщает, что в непродолжительном времени предстоят разоблачения Бурцева по вопросам разведочной агентуры (наблюдения за посольствами и т. д.), по поводу коей Бурцев получил сведения от бывшего агента Леруа, находившегося на нашей службе. Ввиду того, что эти разоблачения могут вызвать значительные осложнения и газетную полемику против России, я позволяю себе доложить вашему превосходительству, что, если бы вашему превосходительству благоугодно было, я мог бы представить данные, которые могли бы до известной степени парализовать гнусную выходку Бурцева и подкупленных им агентов. Может быть, ваше превосходительство сочтет полезным приказать кому-либо из ваших подчиненных войти со мною по сему поводу в переговоры. Вашего превосходительства преданный слуга И. Мануйлов“.[101]
Книжка заканчивается тем, что, несмотря на „гнусную выходку Бурцева“, Манасевич стал снова искать финансовой помощи у последнего, а тот поспешил в Россию, чтобы поприветствовать „гласно“ Февральскую революцию, а тайно — собирать новый клеветнический материал на очередных „немецких шпионов“, на тех, с кем постоянно заигрывал, кого называл своими „собратьями-революционерами“ — кадетов и эсеров, вошедших в состав Временного правительства. В эпилоге книжки об этом говорится так:
„По иронии истории Манасевич, осужденный при царизме, был освобожден из тюрьмы февральской революционной волной 1917 года.
Как настоящий „революционер“, Манасевич нашел для себя в первый период революции достойное применение, став ревностным сотрудником перенесенного В.Л. Бурцевым в Россию „Общего дела“; но долго пожить на свободе ему не удалось, и, уже волей революции, он был арестован снова; хотя вскоре после Октябрьской революции ему опять удается временно освободиться…“.[102]
А вот еще один „суперагент“ — Бурштейн, которого допрашивал в качестве свидетеля Александров по делу измены большевиков. Беседа между ними состоялась в июле 1917 года. Но Александров к тому времени уже располагал исчерпывающими сведениями, что его собеседник — давний „друг“ департамента полиции, но услугами которого пользовались всегда с оглядкой. Настороженность вызывалась нечистоплотностью „добровольного агента“, продававшего своих и чужих, нечистого на руку. В декабре 1915 года он направил два письма на имя директора департамента полиции Белецкого. В первом изобличал в шпионаже в пользу Германии Парвуса (Гельфанда), а также связанных с ним „большевиков“ — Козловского и Фюрстенберга (Ганецкого). Во втором — говорилось вот о чем:
„В конце ноября 1913 года я имел честь лично передать Вашему Превосходительству записку о деятельности заправил пароходных обществ России, занимающихся перевозкой пассажиров в Америку, во главе которых состояли Мясоедов, Фрейберг, Фальк и К0, ныне казненные.
Кроме записки, переданной Вашему Превосходительству, я в продолжение 1914–1915 годов представил обширного материала документы в подлинниках и фотографиях и.д. генерала при Двинском военном округе на театре военных действий Михаилу Михайловичу Горленко и подполковнику Ивану Петровичу Васильеву…
Мои разоблачения Мясоедова и K° начались в 1911 году и продолжались до их казнений, что я сделал безвозмездно, не жалея ни труда, ни времени…“
Сделал Бурштейн и довольно неосмотрительное обращение к члену военно-морской комиссии Государственной Думы Д.Н. Чихачеву. Причем — за два месяца до письма Белецкому. Двурушничество Бурштейна было воспринято с большим неудовольствием не только его хозяевами, но и контрразведкой. Об этом в материалах, собранных Александровым, свидетельствует примечательный документ:
Начальнику секретно
Копия контрразведывательного отделения
Главн. упр. Генеральн. Штаба
8 октября 1915 г.
№ 147
Петроград
ДокладДокладываю Вашему Превосходительству, что автор письма на имя Члена Государственной Думы Чихачева — еврей Зельман Бурштейн является лицом, не заслуживающим никакого доверия.
Целым рядом расследований выяснено, что Бурштейн представляет собой тип темного дельца, не брезгующего никакими занятиями. Неоднократно подвергался взысканиям и ограничениям в административном порядке и в настоящее время не имеет права жительства во многих местах империи.
Едва ли не последнее обстоятельство и заставляет его искать реабилитации через посредство Члена Государственной Думы…
Подписал: подполковник кн<язь> Туркистанов…»
Вообще-то, трудно поверить в то, чтобы такой ушлый человек, как Зельман Бурштейн, не понимал, что не Дума лишила его «права жительства во многих местах империи» и не она восстановит его в этих правах. А только уж чье-то сильное и активное воздействие могло его заставить лишний раз «мелькнуть» в глазах общества и сыска. Ну а целью такого риска могла быть попытка налаживания контактов этой довлеющей над Бурштейном силы (не исключено, что бунда) с думской фракцией кадетов, меньшевиков и других антибольшевистских сил.
Думается, не случайно, что и Александрову был «рекомендован» именно такой свидетель. Не может не вызывать удивления то, что он воспользовался так доверительно показаниями столь сомнительной личности, но это иная сторона дела, о которой еще пойдет речь. Сейчас же передам суть их беседы.