— О Господи, друг мой! Боже, боже, боже мой! — такими словами он встретил меня, будто я только что вернулся из многолетнего кругосветного путешествия.
— Мсье Жакоб, — сказал я, сделав кислое лицо. — Вы сами, очевидно, выбрали этого прелестного посыльного, или каждый из этих малюток такой очаровашка?
— Вы, конечно, уже думали обо всем этом? — спросил Жакоб. — Уже думали, какие они, где они живут, как растут, как умирают? Посыльные повсюду — то там, то здесь. Мы все знаем, какие они умные, безупречные и не такие, как все. И то, что они могут быть одновременно в нескольких местах. Каждый из них — драгоценность, алмаз, дарованный нам нашим богатым городом. Но, клянусь вам, они — не машины. Так или иначе, они — люди.
— Я не знаю, мсье Жакоб, — вздохнул я. — Я теперь вообще ничего не знаю. Конечно, они очень помогают нам. Потом, они — символ богатства нашего города, его развития, уровня развития нашей науки, наших способностей управлять и конструировать из генов все, что нам хочется. Но, опять же: для чего они были созданы, эти посыльные? Разве их создание не кажется жестоким опытом на людях?
— Кто знает, — сказал Жакоб. — Может быть, и они задаются этим вопросом, кто знает. Знаете что? Не стоит просто так воспринимать события. Представьте себе высокий дом. Вы сейчас гуляете только по его подвалу и первому этажу, а когда подниметесь на крышу и осмотритесь вокруг, то станет видно все. Вы все тогда увидите — Городской Совет, матерей, посыльных, все.
— А, вы заговорили о матерях, и я тоже вспомнил кое-что, — сказал я. — Она такая приятная, я все время думаю о ней. Спасибо, что прислали ко мне Эсме. Очень полезно было с ней поговорить. И потом, она — самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.
— Эсме? — удивился Жакоб. — Какая Эсме?
— Мать посыльных, какая еще? Вы направили ее ко мне, сегодня утром. Блондинка. Очень красивая.
— Все матери посыльных блондинки и о-очень красивые, — с неприязнью сказал Жакоб. — Я никакой Эсме не посылал. У меня в магазине бывает один вздорный тип. Вот он, да, очень хотел с вами познакомиться. К вам я отправлял только его, а еще — как его — помните, он еще купил эту биографию вашего дрессировщика, вы еще на меня разозлились… Этот, специалист по волкам… Вот его я отправлял к вам.
— Мсье Жакоб! — изумленно воскликнул я. — Что вы такое говорите? Разве вы не отправляли ко мне Эсме?
— Не-ет, ну что вы, сударь! — расхохотался Жакоб. — Она вам просто наврала.
У меня в голове мгновенно пронеслось: красные кружевные перчатки, слова Эсме и мой сон. Почему мы всегда быстро и с легкостью верим женщинам? Почему мы так быстро начинаем им доверять? Почему им удается так быстро влиять на нашу душу? Оттого, что они кажутся нам более открытыми, чем мы? Или более хрупкими? Или оттого, что они выглядят более искренними и отзывчивыми? Черт. Я доверился этой Эсме. Доверился Эсме. Эсме.
— Ладно, пустяки. Не придавайте значения, — сказал Жакоб. — Вы разберетесь в этом деле. Вы только, самое главное, слушайте то, что я вам говорю. Знаете, как погиб посыльный вчера ночью? Подскажу вам: Гамлет.
— Прошу вас, мсье Жакоб, не все сразу, — взмолился я. — Сначала я разнервничался из-за Эсме, а сейчас — из-за посыльного. Откуда мне знать, как его убили? Ему что, яд, что ли, в ухо влили, как отцу Гамлета?
— Да, именно так, — обреченно махнул рукой Жакоб. — Именно так и произошло. И, волей-неволей, подумаешь, что убийца — образованный человек. Очень образованный. След волчьей лапы на шее посыльного, убитого прежде… Что вы на это скажете?
— Настоящая «Красная шапочка», скажу я вам. А что я еще могу сказать? — с раздражением ответил я. — Ладно. Какие новости от «Юлия Цезаря»? Ножом в спину еще никого не убили?
— Убили. Убили, друг мой! — воскликнул Жакоб, драматично сверкая глазами. — Один из посыльных был убит ножом в спину. Удар был сверху вниз. Таким было последнее убийство. «Гамлет» — одна из моих любимых пьес. Мне кажется, это пьеса о молодости. Это классика для молодых. Гамлета терзают проблемы, свойственные всем молодым. Это его ненависть ко всем и ко всему, его сомнения и желание мстить. Ему противно все, что его окружает, и, прежде всего, Офелия. В его глазах все выглядит убогим, несовершенным, непрочным. А эта его чудесная неуживчивость, сумасшедшая требовательность к себе, максимализм в мечтах! А то, как он оскорбляет мать, дядю, Полония, Офелию! Как многозначительны его нападки! Ведь стоит вчитаться повнимательнее — там же скрыто несколько смыслов!
— Мсье Жакоб, — нетерпеливо перебил его я, — если у вас есть еще что-то, что вы хотите мне сказать, не тяните, прошу вас. А потом я, с вашего позволения, откланяюсь. У меня много дел.