Итак, я сел в укромном уголке за столик на четверых. Помню, что потом я, вместо того чтобы заказать котлету из свинины или печенки, которые обычно беру в столовых, заказал какое-то мясное блюдо с горохом и морковкой, съел все мясо, а после этого стал играть сам с собой во что-то вроде шахмат, выстраивая в шеренги горошины и морковь. При этом я так быстро пил жутко кислое красное вино, которое передо мной поставили, что, увы, не сумею поведать вам подробности игры. Помню только, что мне казалось, будто горошины — это души праведников, а морковка — души грешников.
Я не из тех, кто может долго сам себя развлекать. Когда вино в стеклянной чаше закончилось, я поднял голову и крикнул: «Сабартес! Сабартес, принеси еще чашу вина, пожалуйста!»
Этот Сабартес, хозяин закусочной, повидал многое на своем веку. Он был не из тех наивных простофиль, которые имеют свойство всю дорогу надоедать расспросами. К тому же, если злые и жадные до развлечений люди вроде меня, страдающие опасной болезнью вести себя только так, как им хочется, начинают скучать, такие, как Сабартес, всегда прекрасно чувствуют, кто и что может учинить. А я, хоть и был полупьян, тоже сразу почувствовал, какой замечательный человек этот Сабартес. Хотя в этом мире полно подобных закусочных, чьи хозяева вызывают подозрения своими каталонскими именами.
Сабартес поставил мне на стол новую чашу с вином, вдруг дверь открылась и вошел высокий широкоплечий карлик. Всегда, с самого детства, когда вижу карлика, не могу оторвать от него глаз. Как-то раз, много лет назад, я ехал в Пешавар и по пути встретил карлика. Так тот, заметив мой пристальный взгляд, как у притаившейся змеи, начал кривляться, размахивать руками и кувыркаться, будто говоря мне: «Разве не этого ты ждешь от карликов?! Любуйся!» Я здорово напугался и был хорошенько наказан за свою дурацкую привычку.
Волосы дыбом встают всякий раз, как я вспоминаю об этом случае. Но я все равно не отрываясь смотрел на вошедшего карлика, как на объятый пламенем небоскреб. К тому же этот карлик был необычно высок. Если бы ему пришлось писать о себе где-нибудь в газете для карликов, в разделе знакомств «Одинокие крошки-сердца», то, думаю, он написал бы так: «Я высокий, крепкий, широкоплечий карлик в самом расцвете сил». Его радостно встретили два хорошо одетых джентльмена, сидевшие за столиком как раз напротив меня. Ясно было, что этот карлик всеми любим. Но он же карлик. Черт, просто карлик. Карлик. Карлик.
Я так задумался, что не заметил, как табуретка рядом со мной отодвинулась, и туда кто-то сел; я обратил на это внимание, только когда почувствовал, что кто-то рядом уставился на меня. В этой закусочной, по-видимому, не было обычая спрашивать разрешения, когда подсаживаешься к кому-нибудь за стол. Человек поинтересовался прокуренным голосом:
— Это вы пишете словарь «Тайных значений непонятых слов»?
Он выкинул слово «некоторые», а вместо «истинные» употребил слово «тайные». А может, так было бы правильнее, так было бы лучше? Я растерялся.
— Вы не могли бы сесть напротив? — попросил я. — Мне неудобно на вас смотреть.
Он сел напротив меня. Это был смуглый и красивый мужчина с грязными, зачесанными назад волосами и колючими глазами. Верхняя губа у него была намного тоньше нижней, что придавало его лицу жадное выражение. Разговаривал он очень быстро и отрывисто, как обычно люди с прокуренными голосами не говорят. Еще я помню, что у него были изящные, длинные руки. Всегда стараюсь выглядеть серьезным перед людьми с изящными руками. Не знаю, почему — то ли из-за того, что у меня пальцы как сардельки, то ли еще из-за чего.
Пододвинув поближе к себе чашу с вином, я потянулся за его стаканом: «Надеюсь, вы не откажетесь от стаканчика вина».
Он слегка улыбнулся, кивнув в знак согласия. Не сказать, что он был особенно улыбчив: явно не из тех, кто часто улыбается. Налив вина, я поставил стакан перед ним. Вдруг к нашему столу подошел Сабартес и дал ему и мне по паре шерстяных носков.
— Такова традиция в этой закусочной, — сказал человек. — Клиенту ночью всегда выдают шерстяные носки, чтобы у него не мерзли ноги.
— У меня только одна ночь на все традиции, — сказал я. — Завтра отправлюсь в долгое путешествие.
— Значит, вы бросаете бумажную фабрику, — заключил человек.
— Эта работа никогда ничего не значила для меня.
Прищурившись, он вновь изобразил нечто вроде улыбки. Он, видимо, знал, что для меня вообще работа не важна — ни эта, ни какая-либо другая.
— Откуда вы все знаете? — спросил я.