— Не за что, к тому же они всё равно не успели бы дать материал в первых утренних номерах. Кстати, месье прокурор, мне не хотелось бы задавать вам этот вопрос, но…
— …Вы вынуждены это сделать, не так ли?
— Именно так.
— Поверьте, друг мой, я ждал этого вопроса и был бы удивлён, если бы вы ушли, так и не задав мне его.
— Стало быть, вы… догадались, о чём я хочу вас спросить?
— Послушайте, месье комиссар, вы забываете, кем я работаю. Вы хотите меня спросить, где я провёл ночь или, другими словами, где я находился в тот момент, когда убивали мою жену. Так?
— Именно так, месье прокурор.
— Так вот, я ужинал у мадемуазель Арлетты Тане, проживающей на улице Кляртэ, и ушёл от неё где-то около двух ночи. После этого я отправился прямо к себе, где меня ожидал весь этот ужас.
— А эта мадемуазель?..
— …Работает секретаршей у моего лучшего друга доктора Музеролля на улице Гинемера.
— Благодарю вас, месье прокурор.
— Месье комиссар…
— Да, месье прокурор?
— Чтобы избавить вас от скучного для вас и тягостного для неё дознания, я предпочитаю заявить официально: мадемуазель Тане является моей любовницей в течение вот уже двух лет. Впрочем, это вам и так известно.
Комиссар вышел, ничего не ответив.
Утреннее известие о происшедшей ночью драме взбудоражило весь Перигё. Ужасная смерть мадам Арсизак была предметом каждого разговора и вызывала страстные комментарии. Трудно было найти лавку, мастерскую или контору, где бы не рождалась своя версия того, каким образом преступнику удалось убить жену прокурора. Телефоны были раскалены докрасна звонками тех, кто жаждал подробностей, и тех, кому не терпелось ими поделиться. Однако центром всеобщего оживления был дворец правосудия. Прокуратура нервничала, в то время как судьи явно приуныли. Одни — и их было немало — испытывали жалость к мужу Элен, тогда как другие ехидно усмехались, намекая тем самым на вновь обретенную свободу мужа и на то, что он не будет особенно оттягивать момент, когда сможет оказаться под крылышком некой молодой особы из старого города. Велись важные беседы, споры, дело доходило даже до ссор. Впрочем, если судьба Арсизака не очень волновала всех этих месье, то, напротив, они глубоко скорбели по поводу несчастной жертвы, в которую собирались влюбиться все те, кто ещё не был в неё влюблен.
И их можно было понять, поскольку эта стройная брюнетка с тёмными и бездонными глазами, которая была скорее красива, нежели мила, и которая отличалась утонченной элегантностью и добротой выше всяческих похвал, оставляла в душе каждого неизгладимое впечатление.
Несмотря на то, что следователь Бесси оставался спокоен, в отличие от остальных горожан, которые не могли скрыть своего возбуждения, вместе с тем, и он испытывал немалые сомнения, которыми поделился с комиссаром, зашедшим к нему по поводу убийства Элен Арсизак.
— Видите ли, Сези, есть вещи, которые мне совершенно не нравятся в этой истории. Чувствую, не с одним подводным камнем нам придется столкнуться.
— Это очевидно, как и то, что ищем мы не совсем обычного убийцу…
— …Который проникает в дом без фомки, знает шифр сейфа и спокойно душит хозяйку, не оказывающую абсолютно никакого сопротивления.
— Если преступник не испытывал необходимости прибегнуть к взлому, чтобы проникнуть в дом, значит, у него был ключ, которым он и открыл дверь.
— Если убийце удалось без труда завладеть тридцатью тысячами франков, стало быть, ему известен был код сейфа.
— Или кто-то ему его сообщил.
— А если мадам Арсизак позволяет кому-то так запросто себя убить, то это говорит о том, что она не испытывала ни малейшего чувства опасности.
— А не испытывать этого чувства она могла лишь в том случае, если полностью доверяла тому, кто находился рядом с ней в тот момент.
— То есть, один из её близких.
— …Которому она позволила войти в свою спальню без малейшего на то сомнения.
— И очевидно, существует кто-то, кому больше всего подошла бы эта роль… Кто-то, у кого лежал в кармане ключ от входной двери, кто знал шифр сейфа и имел все основания свободно и в любой час дня и ночи входить в спальню мадам Арсизак…
— …Кто-то, кому присутствие мадам Арсизак путало все карты и перед которым открывается отныне новая жизнь.
Они обменялись долгим и всепонимающим взглядом, затем следователь заключил:
— Пакостная история, друг мой, очень пакостная история, и которая принимает дурной оборот для нас.
— Что же мне в таком случае делать?