Полицейский рассказал следователю все, что стало ему известно вчера вечером, избегая упоминать имена, после чего заключил:
— Большинство опрошенных друг друга не знают, совершенно отличны друг от друга по роду своих занятий и принадлежат к разным слоям общества. Так что о сговоре не может быть и речи. Добавлю еще, что ни один из моих «порядочных» свидетелей не мог предвидеть мой к ним приход. Исходя из всего мною сказанного, месье следователь, вы, наверное, согласитесь, что я имею все основания утверждать, что мадам Арсизак, если говорить о ее «ангельском» характере, вводила окружающих в заблуждение.
Глядя на Бесси, нетрудно было догадаться, что он находился в полной растерянности.
— Я ничего не понимаю… Я даже допустить не могу… И все-таки… Я просто потрясен. Я не подозревал… Никто, впрочем, не мог подозревать… Каждый готов был головой поручиться за мадам Арсизак как за личность в высшей степени благородную.
Гремилли уточнил:
— Да, месье следователь, каждый, но только в вашей среде.
Можно лишь сожалеть, что вы не прислушивались к тому, о чем говорили за стенами салонов.
— Вы правы. Но, согласитесь, мы не скомпрометируем себя тем, что выдадим или не выдадим мадам Арсизак свидетельство о ее добродетели, не так ли? Перед нами одна задача — узнать, кто ее убил. Вы со мной согласны?
— Согласен, месье следователь, однако вы не можете не допустить, что открытие неизвестных до сего момента личных качеств мадам Арсизак — качеств явно отрицательных и вызывающих к их обладательнице глубокую неприязнь — может значительно расширить круг подозреваемых лиц. Надеюсь, вы поверите мне на слово, что мне не нужен никакой скандал, однако кто может сказать, куда и к чему приведут мои поиски?
— Бог ты мой, как же все скверно получается! Я не сомневаюсь, дорогой комиссар, что мне не нужно просить вас о строжайшем соблюдении тайны следствия?
— Можете на меня положиться. Видите ли, месье следователь, в нашем случае речь идет о провинциальной драме. И какой бы оборот она ни принимала, если, конечно, речь не идет о профессиональных убийцах, скандал всегда зреет где-то рядом. Наши парижские коллеги часто не могут понять, почему иногда мы не ведем себя более открыто и решительно даже во время дознания. Они не подозревают, сколько на нашем пути подводных камней, каждый из которых таит в себе смертельную опасность, и что мы вынуждены продвигаться медленно и с максимальной осторожностью, чтобы избежать катастрофы, которую нам никто не простит.
— Кому вы это говорите!
От хорошего настроения следователя Бесси не осталось и следа. Казалось, что на его полное и добродушное лицо опустилась серая вуаль. Губы у него были надуты, как у обиженного ребенка. Полицейский безжалостно довершил удар:
— Если все как следует взвесить, то ни у вас, ни у меня заранее не было никаких шансов в этой истории.
— Да, вы-то после всего уедете, а мне здесь оставаться! Если случится что-то неладное, обвинят во всем меня. Ведь в таком городе, как наш, жизнь возможна лишь тогда, когда со всеми в ладу, в противном случае это — ад. Я понимаю, что все эти игры в учтивость требуют изрядного лицемерия, но таков уж удел всех малочисленных обществ, члены которого обречены на невозможность потерять надолго друг друга из виду. И несмотря на это, я даже предположить не мог… Ну и свинью вы мне подложили.
— Я сожалею.
— Но далеко не так, как я, смею вас заверить. Хотя, что уж тут жалеть, в свершившееся изменений не внесешь. Остается только надеяться на то, что у тех, с кем вы имели дело, чересчур сильное воображение.
— А вы сами в это верите?
— Нет…
Они расстались на бульваре Монтеня. Гремилли еще раз торжественно пообещал Бесси, что не предпримет ни одного чреватого гибельными последствиями шага, не поставив предварительно его в известность.
Комиссару вдруг захотелось пропустить стаканчик, и он вошел в Гранд Кафе де ля Бурс. Едва он закрыл за собой дверь, как услышал голос справа:
— Так это же наш комиссар!
Вот тебе и инкогнито! Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения, потому что по городу все равно пошли уже разговоры.
Доктор Музеролль пригласил Гремилли за свой столик, за которым он сидел с каким-то высоким человеком со строгим лицом, бритым черепом и в очках. Комиссар не мог отказаться, боясь выглядеть не умеющим проигрывать игроком.