— Ей хотелось меня убедить в том, что все услышанное мною — не что иное, как сплетни и выдумки, и что мадам Арсизак была чиста и пряма, как сталь клинка.
— У мадам де Новаселль богатый жизненный опыт, и ее мнение заслуживает того, чтобы к нему прислушивались.
— К сожалению, в данном случае ее плохо информировали.
— То есть?
— Я пришел к такому выводу после того, как понял, что она не в курсе того, что у этой безупречной супруги, у этой прямой и чистой женщины был любовник.
— Что?
— Мне стало это известно от самого любовника и от его жены, которой он во всем признался.
Следователь молчал. Ошарашенный, он смотрел перед собой ничего не видящим взглядом. Гремилли не беспокоил его. Наконец, Бесси решился.
— Я не буду спрашивать имя этого человека. Я предпочитаю его вовсе не знать, если, конечно, это не потребуется в процессе следствия… Видите ли, комиссар, после стольких лет, проведенных во дворце, кажется, что все человеческие мерзости тебе давно известны, а вот поди ж ты… И ведь, заметьте, меня угнетает не сам факт, что мадам Арсизак имела любовника — в конце концов, возможно, нет ничего удивительного в том, что она, почувствовав пренебрежительное отношение к себе со стороны мужа, пыталась получить какую-то компенсацию на стороне, — но сама ее сущность, которая становилась для меня все более понятной по мере того, как вы вносили свои ужасные поправки. Ее отношение к обездоленным, которых она якобы любила, ее злоба, с которой она пыталась разрушить счастливые семьи, ее низость в отношении к прислуге… Это ужасно, комиссар. Как мы могли позволить так просто себя одурачивать, да еще в течение такого длительного времени?
— И, боюсь, это время еще не закончилось, месье следователь. Ей удалось создать себе легенду, которая оказалась сильнее истины, во-первых, потому, что она разительно выделялась своей красотой — а в людях с рождения заложена потребность восхищаться, — во-вторых, потому, что самолюбие тех, кто свято верил в нее, никогда не позволит им признать свою промашку.
— Вы, конечно, правы. Однако вернемся к нашим баранам, дорогой комиссар. После того как вы выявили всю эту ложь, продвинулись ли вперед в поисках?
— Напротив. Хотя подозрения с мужа не снимаются, однако его виновность в совершении преступления уже не столь очевидна. Теперь у нас есть любовник, который, не в силах уйти от шантажа, вполне мог решиться на то, чтобы положить конец всему таким вот жестоким способом. Нельзя сбрасывать со счетов и жену любовника, которой тоже, возможно, не терпелось прервать эту угрожающую ее семейному очагу связь. Кроме того, можно допустить и месть со стороны Роделлей — водопроводчика и его жены Агаты. Итак, как сами видите, теперь нам грех жаловаться на нехватку версий. И все-таки я склонен думать, что заурядный человек это преступление совершить не мог.
— Таким образом, Роделлей мы исключаем?
— Мне бы этого очень хотелось. А также любовника: уж больно он несуразен.
— И снова возвращаемся к мужу?
— Или к кому-то другому, кто на него похож и на которого мы пока не вышли.
— На что вы опираетесь, делая подобное заключение?
— На то, что эта драма порою сильно смахивает на фарс. У меня такое впечатление, что надо мной потешаются, глядя, как я, словно майский жук в комнате с запертыми окнами, кружусь вокруг одного и того же. Развязность мужа, скрытая ирония доктора Музеролля, очевидная и вызывающая враждебность преподавателя Лоби… От всего этого тянет фальшью, вымыслом, да просто спектаклем!
— А вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете?
— Преувеличиваю? А все эти детские трюки, связанные с убийством? А возврат по почте украденных денег?
— Не будем так злиться, комиссар.
— Да я и не злюсь. Наоборот, месье следователь, я испытываю даже некоторую симпатию к убийце.
— Ну уж это вы хватили!
— Я хочу сказать, что могу понять того, кто пожелал избавить город от человека, подобного Элен Арсизак, но, уверяю вас, своими чувствами я делюсь исключительно с месье Бесси. Что же касается судебного следователя, то заверяю его, что не проявлю ни малейшей снисходительности к преступнику, когда он окажется в моих руках… если он окажется в моих руках.
— Он окажется в ваших руках, я в этом не сомневаюсь.
— А я, скажу вам по секрету, сомневаюсь.
Пересекая бульвар Монтеня, Гремилли чуть было не оказался под колесами автомобиля, который резко затормозил и вильнул в сторону, избегая удара. В окошке появилась голова Музеролля: