Инспектор Грант перевел взгляд на старшего инспектора. У того было два увлечения: драма и еще одно, которому он отдавался к ужасу, радости и возмущению коллег, — психология. Хемингуэй благосклонно внимал потоку слов Баттеруика, но последнее высказывание исчерпало его терпение.
— Представьте, читал, как и Вендта, Мюнстербурга, Фрейда и Розанова, — с сарказмом ответил он. — Поэтому знаю, что вы не из аутистов. Пока не решил, антисоциальны вы или маниакально-депрессивны, но надеюсь скоро решить.
Эта неожиданная отповедь вывела Сидни из равновесия.
— Встретить полицейского, интересующегося психологией, — настоящее чудо! — захихикал он. — Думаю, я антисоциальный истерик. Нет, я не питаю иллюзий на свой счет. Не принимать самого себя было бы смертельно опасно. Например, я обожаю Микеланджело, но понимаю, что это, наверное, выражение желания сопереживания, так же как, допустим…
— Сядьте, сэр! — велел Хемингуэй.
Сидни повиновался, пригладил рукой свои светлые волнистые локоны, машинально поправил галстук.
— Задавайте мне любые вопросы! — воскликнул он. — Я отвечу на них абсолютно честно.
— Разумное решение, сэр, — кивнул старший инспектор. — Для начала расскажите о причине вашей вчерашней размолвки с мистером Сэтоном-Кэрью.
— Он меня обидел!
— Как ему это удалось?
— Мы не виделись три дня, он не отвечал на мои телефонные звонки. Дэн часто так поступал, когда бывал не в духе: дразнил меня, не желая обидеть. Однажды заявил, что я слишком серьезно отношусь к жизни, и был, наверное, прав, но…
— Вы решили, что надоели ему? — перебил его Хемингуэй.
— О… Вообще-то нет!
Старший инспектор заглянул в записи:
— Вы сказали ему: «Хотите сказать, я вам надоел?» Он ответил: «Представьте, именно так». Правильно, сэр?
Сидни покраснел до корней волос:
— Откуда вы знаете, что я говорил? Наверное, от этой маленькой стервы Хаддингтон?
— Почему вы так о ней говорите?
— Не сомневаюсь, Синтия Хаддингтон воображала, будто Дэн в нее влюблен, потому что он обращает на нее внимание. Но она ошибалась, ошибалась! Если Синтия навязала вам свои бредни про то, что я заревновал, то это смешно! Смешно, и все!
Трудно было представить нечто более далекое от смеха, чем звуки, издававшиеся Баттеруиком, и его вид; но Хемингуэй, отметив данное обстоятельство, не стал ничего уточнять. Он попросил Сидни рассказать, чем тот занимался с момента, когда встал из-за карточного стола, чтобы пойти выпить, до своего возвращения в гостиную.
— Разумеется, раз вам это интересно… — начал Сидни, пожимая плечами.
— О, боже, — пробормотал инспектор Грант.
— Рассказывать-то нечего, — продолжил Сидни. — Партия за моим столом закончилась, и я использовал эту возможность, чтобы спуститься в столовую. Я никого не видел, кроме дворецкого. Это вы хотели узнать?
— Никого не видели, сэр? Насколько мне известно, на лестнице у вас произошел разговор с миссис Хаддингтон.
— Ах, это! Я думал, вам важно, видел ли я Дэна или кого-то, кто мог его убить. Да, вроде бы я перекинулся парой словечек с миссис Хаддингтон, только не помню о чем. В любом случае, ничего важного не прозвучало.
— Находился еще кто-нибудь на лестничной площадке или на лестнице, когда вы вышли из гостиной, сэр?
— Кажется, никого.
— А что делала на площадке миссис Хаддингтон?
— Господи, откуда мне знать? Она поднималась на третий этаж, то есть как раз стала подниматься, когда я начал спускаться.
— Мисс Бертли спустилась вниз до того, как вы последовали за ней?
— Да. То есть, наверное, так. Я не помню, что видел ее. Полагаю, она там была, просто я не обратил на нее внимания. После убийства разные мелочи проходили мимо моего внимания.
— Вы слышали, как звонил телефон?
— Нет, но, наверное, и не мог услышать: у него приглушенный, еле слышный звонок.
— Откуда вы знаете?