Квартира Сэтона-Кэрью располагалась на четвертом этаже многоквартирного дома. Полицейские поднялись туда на лифте. Дверь им открыл гибкий слуга, не напуганный их появлением, но все-таки нервничавший. По его словам, ему уже сообщили о смерти хозяина. Он поспешно пригласил посетителей в гостиную.
Квартира была невелика: две спальни, столовая, гостиная и так называемые нежилые помещения. Обстановка была дорогой, но невыразительной, в глаза бросались разве что зеркальные панели в спальне и маленький уютный холл. Неплохи были также многочисленные глубокие кресла, накрытые воловьими шкурами и заваленные бархатными подушечками, зеркальный обеденный стол, застекленный шкаф, набитый книгами в дорогих переплетах телячьей кожи, купленными, судя по нетронутому виду, «для мебели». Запоминались огромная радиола и несколько картин в экзотическом вкусе. Скорее об отсутствии вкуса свидетельствовали стандартная бронзовая лампа в виде обнаженной женщины, алебастровая пепельница, водруженная на серебряный аэроплан, бар с подсветкой и с внушительной батареей бутылок и набором бокалов всех калибров, все до одного с гравировкой на эротические сюжеты.
— В таких декорациях в голове возникают странные мысли, — пробормотал Хемингуэй.
Беглый осмотр квартиры не дал подсказок о профессии Сэтона-Кэрью: все здесь было безлико. Персональная бухгалтерия из верхнего ящика письменного стола ничего не сообщила об источниках очевидного богатства хозяина. Его вложения были немногочисленными и банальными, расходы он почти не учитывал, пренебрежительно обзывая «мелочью».
— Тут ничем не разживешься, — заключил Хемингуэй с циничной усмешкой. — Наверное, он обманывал налоговое ведомство — тоже мне, новость! Это место ничего нам не расскажет, Сэнди.
Инспектор, оскорбленно разглядывавший картины на стенах спальни Сэтона-Кэрью и явно впечатленный его ванной, сурово возразил, что он, наоборот, немало здесь почерпнул.
— Предрассудки! — отмахнулся Хемингуэй. — Ваша беда в узости взгляда. Замечали, что у всех гомосексуалистов одинаковые слуги? Их можно раскусить с первого взгляда. Очень рассчитываю на успех сердечной беседы!
Но вскоре выяснилось, что хозяин не откровенничал с Фрэнсисом Кейстером. Тот, взволнованно приглаживая свои густые кудрявые волосы, рассказал, что служит у Сэтона-Кэрью полтора года и не может пожаловаться на условия, поскольку хозяин, будучи джентльменом, часто обедал и ужинал вне дома. Занимался ли его хозяин бизнесом, слуга не знал. Он скорее назвал бы его праздным джентльменом. О гостях Сэтона-Кэрью он не мог сказать ничего определенного, разве что их бывало немного. Правда, припомнил Баттеруика и с воспитанным покашливанием заметил, что тот все принимал близко к сердцу и порой закатывал истерики, особенно если заставал у Сэтона-Кэрью другого молодого джентльмена и даже леди.
— Мистер Сэтон-Кэрью часто принимал дам? — осведомился Хемингуэй.
— Дамами их называть не приходится, — стыдливо ответил Кейстер. — Зато, — добавил он, явно гордясь хозяином, — его принимали во многих хороших домах.
— У него имелись родственники?
Никаких родственников Кейстер никогда не видел, имени адвоката Сэтона-Кэрью назвать старшему инспектору не смог. Обыск стола в гостиной почти не дал результата: у Сэтона-Кэрью была, похоже, привычка уничтожать свою корреспонденцию, адресной книги у него тоже не оказалось. Зато из чековой книжки Хемингуэй переписал название и адрес банка.
Отправив инспектора Гранта к управляющему филиала, которым пользовался Сэтон-Кэрью, Хемингуэй позвонил в контору доктора Джонсона, Тимоти Харту. Тот не был занят в это утро в суде и сказал, что с радостью примет старого знакомого, однако оговорился, что делит небольшой кабинет с другим многообещающим адвокатом и предпочел бы встречу у себя дома, в «Пейпер билдинг». Туда старший инспектор и направился.
В жилище Тимоти его впустил мужчина средних лет, типичный ветеран войны. Он пригласил гостя в удобную комнату с окнами в сад, с запахом табака и кожи, всю в книжных полках. Полки были уставлены устрашающими томами судебных решений и прочей юридической литературой, частью приобретенной из вторых-третьих рук и довольно ветхой. Почти весь пол был покрыт старым персидским ковром, у окна высился широкий двухтумбовый стол. За этим столом сидел в черном пиджаке и полосатых брюках, как того требовала его профессия, сам молодой Харт, куривший трубку и рассматривавший бумаги в дешевой папке. При появлении Хемингуэя он отложил бумаги и встал: