– Совершенно правильно.
– Боже мой, – произнес я, приходя в себя от шока. – Боюсь, что в следующий раз, когда я опять приеду в Англию, вы будете носить накладные усы. Или вы уже это делаете?
Пуаро содрогнулся – усы всегда были его самым деликатным местом. Он всегда ими невероятно гордился, и мои слова задели его за живое.
– Нет, нет и еще раз нет, mon ami[2]. Надеюсь, что этот день никогда не настанет. Накладные усы! Quelle horreur![3]
Он несколько раз потянул себя за усы, чтобы убедить меня, что они настоящие.
– Что ж, пока они выглядят просто роскошно, – заметил я.
– N’est-ce pas?[4] Во всем Лондоне вы не найдете второй пары, которая могла бы с ними сравниться.
И тоже не без стороннего вмешательства, подумал я про себя. Но я бы ни за что на свете не решился обидеть Пуаро подобным высказыванием.
Вместо этого я поинтересовался, продолжает ли он изредка заниматься своим любимым делом.
– Я знаю, – пояснил я, – что несколько лет назад вы ушли на заслуженный покой.
– C’est vrai[5]. Чтобы выращивать кабачки на огороде. Но как только я погружаюсь в это занятие, немедленно происходит убийство, и мне приходится посылать кабачки прямой дорогой к дьяволу[6]. Я знаю, что сейчас вы скажете мне, что я похож на ту примадонну, которая дает прощальный концерт. И этот прощальный концерт повторяется неопределенное количество раз!
Я рассмеялся.
– По правде говоря, именно так все и происходит. Каждый раз я говорю: все, это конец. Но нет, появляется еще что-то! Должен признаться, мой дорогой, что я совсем не вижу себя ушедшим на покой. Ведь если маленькие серые клеточки постоянно не тренировать, то они приходят в негодность.
– Понятно, – согласился я. – Поэтому-то вы их и тренируете потихоньку.
– Именно так. Только сейчас я имею возможность выбирать. Сейчас Пуаро занимается только сливками совершенных преступлений.
– И много таких сливок было за последнее время?
– Pas mai[7]. Правда, совсем недавно я оказался на самом краю…
– Поражения?
– Нет, нет, – Пуаро был явно шокирован. – Но я, Эркюль Пуаро, был почти уничтожен.
Я присвистнул.
– Должно быть, какое-то хорошо продуманное убийство!
– Не столько хорошо продуманное, сколько небрежное, – пояснил сыщик. – Именно так – небрежное. Но давайте не будем об этом. Знаете, Гастингс, ведь я во многом считаю вас своим добрым талисманом…
– Правда? – удивился я. – Это каким же образом?
Но Пуаро не стал прямо отвечать на поставленный вопрос. Вместо этого он продолжил:
– Как только я узнал, что вы собираетесь появиться, я сказал себе: что-то обязательно случится. И, как в старые добрые времена, мы с вами выйдем на охоту. Вдвоем. Но это не должно быть каким-то проходным преступлением. Это должно быть чем-то особенным. – Здесь он в волнении взмахнул руками. – Чем-то recherché[8], утонченным, необыкновенным… – Последние слова он произнес с особым нажимом.
– Право слово, Пуаро, – заметил я, – послушаешь вас и подумаешь, что вы заказываете обед в «Ритце».
– А вы хотите сказать, что преступление заказать невозможно? Что ж, наверное, вы правы. – Маленький бельгиец вздохнул. – Но я верю в счастливую судьбу, если хотите. А вам судьбою предназначено быть рядом и не позволять мне совершать непростительные ошибки.
– А что вы называете непростительными ошибками?
– Игнорирование очевидного.
Я задумался, но так и не понял, что он хотел этим сказать.
– И что же, – улыбнулся я, – это сверхпреступление уже совершено?
– Pas encore[9]. Пока ничего не слышно.
Сыщик замолчал. На его лице появилось выражение растерянности. Руки Пуаро бессознательно положили на место несколько предметов, которые я успел сдвинуть на его столе.
– То есть я не уверен, – медленно произнес он.
Что-то в его тоне было столь необычным, что я удивленно посмотрел на него.
Выражение лица моего друга не изменилось.
Внезапно, приняв наконец какое-то решение, он решительно кивнул и пересек комнату, чтобы подойти к бюро, которое стояло около окна. Не стоит говорить о том, что его содержимое было самым тщательным образом разложено по полочкам, так, чтобы Пуаро мог мгновенно найти нужную ему бумагу.
Сыщик медленно вернулся ко мне, держа в руках распечатанное письмо. Еще раз прочитав его про себя, он протянул письмо мне.
– Скажите мне, mon ami, – задумчиво произнес он, – что вы обо всем этом думаете?