Она любила сидеть в монастырском саду, но горяздо чаще оставалась в своей узкой кровати, лежала молча и спокойно.
Однажды София вместо нее приняла делегатов Бланш, которая хотела, чтобы Изамбур присутствовала на очередном торжественном событии.
— И не думайте портить ее последние годы! — яростно воскликнула София. — Несколько десятилетий подряд ее только и делали, что перевозили с места на место, и чаще всего ей приходилось жить в жалких тюрьмах. Бланш и не думала о ней! И теперь ей не следует пользоваться ее именем для усиления своей власти. Пусть оставит ее наконец в покое!
— Но госпожа, — возразил один из делегатов. — Королеву Изамбур уважают не только во Франции, но и во всей Европе. Даже Вальдемар Датский, ее дальний родственник, пишет своей незнакомой тетке многочисленные письма.
— Все вы должны сгореть от стыда! — гневно продолжала София. — С тех пор как я ее знаю, каждый норовил использовать ее в своих целях. А теперь каждый надеется получить от нее спасение или исцеление, купаясь в ее бледном свете, и никому дела нет, полезно ей такое почтение или нет. Я говорю вам: не полезно. Изамбур всегда была не от мира сего. Не смейте хватать ее и тащить за собой на эту грязную землю! Вы, лицемеры и святоши, не заслужили ее!
Мужчины вздрогнули, но София и не думала сдерживать гнев. Они уже повернулись к ней спиной, а она все продолжала бросать им вслед злобные слова:
— Люди говорят, что она способна исцелять людей, только потому, что она супруга великого Филиппа Августа! Ха! А он-то не ценил этого, в первую брачную ночь она едва не истекла кровью, а затем чуть не умерла с голоду в месте своей ссылки, в замке Этамп. И теперь священники, которые приползают сюда и прославляют ее терпимость, смирение и преданность, несмотря на несчастную судьбу, тогда бы благословили и то, и другое своим распятием. Изамбур слишком стара и больна, чтобы служить отвратительной игре глупости, предрассудков и политического расчета. Знайте: вы доберетесь до нее только через мой труп!
Ей пришлось замолчать, потому что не осталось никого, кто мог бы услышать ее слова, за исключением одной сестры. Грета, женщина с севера, которая верно служила Изамбур, подошла к Софии и посмотрела на нее, широко раскрыв раскосые глаза.
— Что такое? — проворчала София. — Опять хочешь упрекнуть меня в том, что все, что я ни говорю, вредит твоей любимой королеве? Снова хочешь попытаться убить меня?
С того злосчастного октябрьского дня Грета больше не приближалась к ней.
Теперь же она взяла руку Софии и крепко сжала ее.
— Я не знаю, почему ты заступаешься за нее, София... Рагнхильда фон Айстерсхайм. Но я вижу, что ты это делаешь. С этого часа на тебе больше нет моего проклятья.
Она пристально, но недолго смотрела ей в лицо и отскочила от нее, как только из кельи позади них раздался звук. Он не был ни громким, ни пронзительным, ни страшным, как в былые времена, — но не было сомнения в том, что этот звук издала Изамбур: она тихо плакала.
С наступлением весны Изамбур больше не могла ходить. Для того чтобы она все же могла наслаждаться теплыми, солнечными днями в монастырском саду, София вместе с другой крепкой сестрой относили ее в сад и сажали на маленькую каменную скамейку. Нельзя было понять, нравилось ли это королеве. Ее взгляд был слепым и пустым, черты ничего не выражали, она только изредка поднимала нос и вдыхала аромат фиалок, крокусов и колокольчиков. В монастыре, в котором София провела детство, сад разбивали для того, чтобы выращивать овощи и зелень. Здесь же клевер и дубровник, розы и лилии прославляли красоту мира, который Бог создал из пустоты благодаря своей воле.
София часто оставляла Изамбур сидеть одну, потому что ей самой быстро становилось скучно смотреть на всю эту роскошь. Но иногда, когда ее пальцы болели от постоянного письма, а глаза, потерявшие с возрастом свою силу, слезились, она сидела с ней и наслаждалась мягким воздухом и молчанием Изамбур. Молчание ничего не требовало и успокаивало. Оно стояло перед Софией как голая стена или чистый лист пергамента.
Соблазненная молчанием Изамбур, она начинала заполнять пустоту словами, как тогда, когда Теодор вернулся в Париж и она выплескивала все свое недовольство и свои надежды на королеву, потому что только с ней могла говорить о них. Тогда она взяла ее руку, чем сильно тронула Теодора. Сегодня же она сидела от нее на большом расстоянии, но говорила все, что приходило ей в голову, ни о чем не умалчивая.