Да, Бернсу никак не удавалось ее классифицировать. И мне тоже… Хотя от ее рекордов попахивало эдакой ковбойской удалью, речь у нее была безупречно правильная, классическая, без всяких там новомодных словечек, без сленга, и это нас обоих озадачивало. Она, несомненно, была, что называется, леди, и, однако, знала самые худшие стороны худших городов Европы и Штатов, и знала обо всех грехах человеческих и всех пороках. Удивить ее никому еще не удавалось, зато я сам видел, как благодаря ей у Берта волосы встали дыбом. Читала она только современных поэтов, а ее единственная уступка самой себе заключалась в рюмке хереса, выпиваемой перед обедом. Совершенно необычная женщина. Но не сумасбродка. Нет, с теми, кто считает ее сумасбродкой, я решительно не согласен.
— Самое занятное зрелище? — Закатив глаза, я обдумывал ее вопрос. — Даже не знаю. Может, распродажа в магазине?
— А я однажды наблюдал, как дерутся две акулы, — благородно пришел мне на выручку сэр Уильям.
Рассказ помог вернуть ему хорошее настроение. Миссис Брэдли слушала, откинувшись на спинку стула. Глядя на нее, я представлял греющуюся на солнышке ядовитую змею или крокодила, ласково улыбающегося, в то время как птички выклевывают из его бронированной шкуры мелкую надоедливую живность.
Дождавшись, пока отец закончит, Маргарет заявила:
— Самое занятное зрелище на свете — игра Коше. Я видела его на Уимблдонском турнире. — Со вздохом она встала и подошла к окну. — Прошлое лето было не очень, а это — бьет все рекорды. В такую вот погоду нервные люди и кончают с собой. Хорошо, что я оптимистка.
Повернувшись к нам, она сказала:
— Мистер Бернс, будьте добры позвонить.
Бернс повиновался. Усаживаясь на место, он произнес:
— Самое занятное зрелище — женщина, когда она пытается вытянуть у мужа деньги. Она способна откалывать любые номера, словно мартышка, и менять обличье, словно хамелеон.
Мы все стали возражать; сэр Уильям яростно, я слабо, Маргарет с негодованием, а миссис Брэдли с усмешкой. Бернс только улыбался плотоядной улыбкой финансиста.
— Будьте же искренни, — сказал он.
Даже в его самых невинных замечаниях всегда проскальзывал намек, что его собеседники неискренни, и это меня еще пуще злило.
— Неужели вам не доводилось слышать, как женщина выпрашивает у мужа деньги? Ну же?
Маргарет, чья веселость, как у большинства молодых женщин, вернулась столь же быстро, как и ушла, ответила:
— Доводилось.
— Вот как? — изумился ее отец.
— Да, у Бертов. Я не хотела подслушивать, просто у мистера Берта голос как рупор, а миссис Берт — то есть Кора Маккенли, — когда злится, кричит, словно простолюдинка, каковой, собственно, и является.
Я пошла в Бунгало забрать у Берта пожертвование в пользу деревенской библиотеки, которую мы открыли прошлой зимой, а они там как раз ругались, жутко громко, из-за Бертовой прижимистости и Кориного мотовства. Она кричала, что денег ей хватает только на хозяйство, а он — что в Солтмарш негде щеголять в дорогих нарядах. Было страшно неприятно… Да ну их совсем! Пора убирать чай, а вы, мистер Бернс, придумали бы, чем нас занять, пока не придет время переодеваться к обеду.
Бернс улыбнулся; он искренне ломал голову, услужливо стараясь изобрести какое-нибудь развлечение. К тому времени как убрали посуду, он был готов.
— Встаньте-ка вот сюда, — начал он, отступая в сторону, прямо на пса.
Фокстерьер со страдальческим визгом взвился вверх.
Бернс завопил, обращаясь к Маргарет:
— Я не нарочно! Я просто хотел…
Пес лаял, Маргарет нагнулась и стала его гладить и успокаивать. Джим, воспитанный и добродушный зверь, желая показать, что ничуть не обиделся, принялся наскакивать сначала на Маргарет, а потом — совершенно неожиданно — и на Бернса. Бернс, одержимый, как упоминалось, нездоровым страхом перед собаками, который он приобрел, наверное, в раннем детстве и который был совершенно не в состоянии контролировать, не говоря о том, чтобы побороть, закричал и замахнулся на разволновавшееся животное.
— Фу, малыш, фу! — смеясь, сказала Маргарет.
Я попытался схватить пса за ошейник, но промахнулся и растянулся на полу, увеличив тем самым всеобщую сумятицу.
— А ну, сидеть! — Сэр Уильям поднялся, чтобы утихомирить собаку. — Не ушиблись, Уэллс?
Я покачал головой и извинился за свою неловкость. Мне пришлось кричать, потому что шум стоял невообразимый.
Тут Бернс с ревом «Тихо! Тихо!!» с размаху ударил Джима прямо по глазам и пнул ногой в тяжелом ботинке. Пес, взвизгнув, шарахнулся от него, а потом оскалил зубы и, впившись ему в ногу, стал яростно ее трепать. Бернс тоже рассвирепел и тщетно пытался стряхнуть Джима с ноги. Обезумев от ужаса, он схватил с каминной полки хрустальную вазу, явно собираясь обрушить ее Джиму на голову. Маргарет закричала, ее отец взревел, я, кажется, тоже кричал. Пес, почуяв беду, разжал зубы и шустро увернулся; ваза грохнулась наземь. Прежде чем кто-либо успел ему помешать, сэр Уильям вцепился Бернсу в горло и стал с большим успехом душить. Глаза у Бернса выпучились. Он как-то странно забулькал. Маргарет истошно вопила.