Услышав новость, он успокоился и стал сама любезность. Отправился в спальню – беседовали мы в гостиной, и с лестницы второго этажа на нас таращились перепуганные горничная и кухарка – и поднял с постели миссис Гэтти. Она вышла в пеньюаре, в волосах – папильотки, на носу – золотые очки. То ли она и спит в них, то ли без них чувствует себя неодетой.
– Викарий? – переспросила она.
– Да, – отвечали мы.
– Надо же!
– Да.
– Пропал?
– Да.
– Знаете что, – начала миссис Гэтти с видом человека, на которого снизошло озарение. – Он, должно быть, провалился в какой-нибудь карьер. Опасные там места, я всегда говорила.
Она казалась совершенно нормальной, а вот старина Гэтти смотрел на нас, словно хотел сказать: «Мы еще и не на такие фокусы способны!»
Мы откланялись и пошли по домам.
Уильяма отправили спать, и кое-как я уговорил остальных последовать его примеру. Миссис Куттс, наверное, всю ночь пролежала не сомкнув глаз; она не стала запирать входную дверь на щеколду, чтобы викарий, если придет, мог сам попасть в дом. Я завалился в кровать и уснул. Очень уж я вымотался – весь день то одно, то другое.
Глава VI
Почитатели Диккенса
Утром, примерно в половине шестого, меня разбудил Уильям Куттс. Я открыл глаза и увидел над собой его лицо – вспотевшее, сияющее нечестивой радостью и волнением.
– Слушайте, Ноэль! Да вставайте же, балда эдакий, послушайте меня! Ноэль! Ноэль!!
Он энергично меня толкал и пыхтел в мое правое ухо – я лежал на левом боку. Первой моей мыслью было, что я каким-то образом опять очутился в школе; я сел в кровати, обдумывая, как я сейчас схвачу этого умника и надаю ему тумаков. Потом, опознав обидчика, я вернулся к реальности, протер глаза и собрался его хорошенько обругать. Однако не успел я подобрать приличествующие случаю выражения, как Уильям сказал:
– Вставайте! – И добавил: – Я его нашел!
– Что? – Теперь уж я совсем проснулся. – Где?
– В загончике. Не могу его вытащить. Он на цепи.
Не тратя времени на переваривание столь удивительной новости, я натянул рубашку и брюки, сунул ноги в туфли, не забыв, конечно, завязать шнурки, и через двадцать секунд скатился вслед за Уильямом по лестнице.
В деревне посреди небольшого скверика есть загончик для потерявшегося скота. Можно сказать, исторический памятник – никто им никогда не пользовался. А теперь сюда угодил викарий. В середине загона в землю воткнули шест, и к нему-то и привязали Куттса – собачьей цепью с ошейником. Рот ему заткнули шоферской перчаткой и замотали портянкой (есть, кажется, такой предмет одежды у военных). Руки ему связали, и вид у него был самый что ни на есть дикий и срамной. Ошейник застегнули на замок, но мне кое-как удалось открепить цепь и вынуть кляп.
– Не пытайтесь разговаривать, сэр, – сказал я. – Ладно еще Уильям нашел вас так рано.
Викария основательно поколотили – разбили рот, а кожа на костяшках пальцев была сильно содрана.
– Да уж, – заметил он с мрачным, как выражаются в книгах, удовлетворением. – Будь то местные хулиганы – их мигом бы разыскали. Я уверен – совершенно уверен! – что понаставил им отметин.
Разговаривали мы уже после того, как он отдохнул и поел хлеба с молоком. Я от души плеснул ему в тюрю бренди. Миссис Куттс начала протестовать, но мы впервые в жизни не обратили на нее внимания. Я и сам сторонник трезвости, однако, если кто когда и нуждался – именно нуждался! – в глоточке янтарного зелья, так это бедный старина Куттс. Он был едва жив и не валился с ног только за счет жуткой злости на обидчиков. Рассказал он презанятные вещи; выслушав, я немедленно заявил:
– Миссис Брэдли – вот кто непременно во всем разберется!
Вкратце история произошла следующая.
После потасовки с сэром Уильямом старина Куттс отправился по своему обыкновению домой, налил себе стаканчик лимонада, взял хлеба с сыром и пригоршню изюма и уселся перед приемником, собираясь провести приятный вечерок. Однако из-за ссоры ему было не по себе, да еще по радио постоянно шли помехи – какая-то дурацкая зарубежная радиостанция глушила концерт, который он хотел послушать. Будучи сыт по горло, викарий решил прогуляться, причем как можно дальше от веселящихся прихожан.
Пока он возился с приемником, пытаясь избавиться от помех, пока перекусывал, прошло много времени, и потому, когда он уходил из дому, было, наверное, около девяти или чуть больше. Желая держаться подальше от парка, где тарахтел оркестр, викарий отправился в сторону каменоломен – к бухте. Шагал он быстро, немного устал и потому присел на камень у воды полюбоваться морем, а потом решил искупаться. Он, нечего и говорить, в душе спартанец, наш старик.