Бояринов лишь рассмеялся этаким мефистофельским смехом.
– Что вы смеетесь, Антон?
– Да полноте! «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Это стало штампом, но все истины банальны.
– Ну почему же нет? А у нас – есть, – с вызовом ответила Вера.
– И чем этот ваш брак отличается от двух предыдущих?
– Чем? – Она задумалась, покусывая веточку зелени. – Знаете, оба предыдущих были стандартны для людей нашей профессии. Полная свобода, параллельность существования.
– Они тоже были актерами, ваши прежние супруги?
– Нет, первый был художником. Это, впрочем, почти то же самое. Если не хуже. Натурщицы и все такое... По молодости казалось унизительным требовать супружеской верности. Тем более что все мы, по сути, живем на площади, все друг друга знают. И всем хорошо известно, кто с кем спит. Единственное средство защиты – делать вид, что тебе безразличны измены мужа, и... изменять самой. Это на самом деле очень разрушительно для брака.
– Да? Но многие актерские семьи именно так и живут. Годами, десятилетиями.
– Да, это так. Но я, видите ли, из очень патриархальной семьи. Мой отец хоть и москвич, но не коренной. Он осел в Москве после института, женившись на маме. А вообще он из сибирской домостроевской семьи. Где по воскресеньям всей семьей лепили пельмени, где мой дед был строг и скор на расправу. И сам отец был таков же. Тоже мог пройтись ремнем.
– По вашим, как я воображаю, нежнейшим ягодицам? – изумился Бояринов.
– Нет, меня он пальцем не трогал. А вот брату доставалось. Мы все побаивались его. Но и любили. Он был кормильцем, защитником. И он, а не мама разрешил мне сниматься еще девчонкой. Он верил в меня.
– А ваши мужья? – напомнил Бояринов, не забывая подливать Вере вина.
– Мужья? Я уже объяснила. Невообразимая легкость бытия. Разъезды, гастроли, съемки, редкие встречи и неизбежная отчужденность. А мне подспудно хотелось стабильности, незыблемости.
– И вы нашли ее в Олеге?
– Да, представьте, – словно стараясь что-то доказать, ответила Вера.
– Он ведь, кажется, моложе вас? Лет на...
– Десять. А что? – опять с вызовом ответила Вера.
Но по тому, как мгновенно залилось краской ее лицо, Бояринов понял, что попал на болевую точку.
– Господи, да абсолютно ничего! На самом деле вы выглядите моложе, чем он.
– Меня совершенно не волнует, как я выгляжу, – надменно произнесла она.
– Вот как? – лукаво улыбнулся Бояринов.
– Вернее, я уверена в себе. И в своей внешности.
– Господи, Верочка! Да я с первой минуту общения уверял вас, что вы – обворожительная женщина. Что вы – вне возраста. Что ваша загадочная сексуальность сведет с ума любого мужчину от семи до семидесяти лет!
Вера рассмеялась.
– Ну наконец-то! А то я уж испугался, что потеряю свою звезду. Поймите, я расспрашиваю вас не из пустого любопытства. Я должен знать о вас и об Олеге все. Как семейный врач, как адвокат, если угодно. Я должен чувствовать своих Ирину и Максима – героев фильма. Эти вымышленные образы, они будут воплощены в ваши с Олегом тела, в ваши души, сердца.
Вера завороженно смотрела на Бояринова. Мягкий, проникающий в сознание голос, который обволакивает, заставляет быть послушной и покорной.
– Так все-таки что вы нашли в Олеге? – с безжалостностью натуралиста, препарирующего нечто живое и трепещущее, вернулся к своему Бояринов.
– Разве я не ответила? Олег – воплощение надежности, преданности. Я чувствую себя с ним защищенной. Дело ведь не в возрасте, как вы сами говорите, Антон. Как женственность не зависит от возраста женщины, так и мужественность определяется отнюдь не годами мужчины.
– Ах, Верочка, как я рад, что судьба свела меня с такой интересной женщиной! Вы – потрясающая! Но почему вы исчезли из киношной жизни? Я не видел ваших работ лет... семь, пожалуй.
– Да. У нас родилась дочь. Поздний ребенок. И Олег всегда был против того, чтобы я работала. Он сам достаточно успешный актер и может прокормить нас с дочерью. А я, признаться, к моменту нашего романа устала от напряженной работы и в театре, и в кино. Я была рада передышке. К тому же в быту я женщина не капризная и довольствуюсь малым.
– То есть он запер вас в клетке, ваш Олег?
– Ну... Почему запер... Я сама...
Голос ее зазвучал неуверенно. Бояринов снова подлил вина в бокалы.
– Как же мне удалось завладеть вами обоими? Я имею в виду, разумеется, предстоящую работу.
– Это я настояла. Когда от вас позвонили с этим предложением, я уговорила Олега. Вы – один из лучших режиссеров...
– Один из лучших? – переспросил Бояринов, и взгляд его вмиг стал жестким и холодным.
– Хорошо, лучший. Я просто не хотела, чтобы вы заподозрили меня в лести, – испуганно поправилась Вера.
– Все правильно, вы умница, – сухо рассмеялся Бояринов. – Так вы получили предложение и настояли на том, чтобы его принять?
– Да. Олег, если честно, сначала был против. Но я его убедила.
– То есть вы все-таки тоже что-то решаете в семье?
– Разумеется. – Теперь уже голос Веры приобрел металлические нотки.
– О! Вот теперь я верю. Верю, что ваш сибирский характер не размяк окончательно перед очарованием молодого супруга. Браво!
– Не размяк, – подтвердила Горбовская. – Кроме того, существует и мотив материальный. Наша дочь часто болеет, и мы решили строить дом за городом. Заработков Олега хватает на жизнь, но для строительства дома этого не достаточно. Он вынужден был смириться и согласиться на ваше предложение.
– Что ж, грех говорить, но нездоровье вашей девочки, дай ей Бог окрепнуть, вернуло вас вашим зрителям, почитателям вашего таланта, среди которых и ваш покорный слуга.
Вера улыбнулась. Она была пьяна этаким легким опьянением не только от вина, но и от свободы, которой давно не ощущала, от того, что эта свобода была ей приятна, как приятно было сознание того, что она нравится, очень нравится Бояринову. И от того, что свобода эта была узаконена, что ли. То есть входила в производственный процесс. И поэтому не вызывала угрызений совести. В конце концов, у них подписан контракт, они с Олегом хорошо заработают. А как работать над ролью, это решает режиссер. А она ни при чем.
«И пусть сегодня он укладывает Сонечку! Пусть разогреет себе ужин, – с непонятным раздражением против мужа подумала Вера. – Я избаловала его. В конце концов, это я принесла нам выгоднейший контракт, это на меня пойдет зритель. Это в меня влюблен режиссер!»
Вера Горбовская вернулась домой глубоко за полночь. Бояринов довез ее на такси до подъезда, вышел из машины и долго еще не отпускал Веру, держа ее руки в своих, что-то говоря, глядя на нее проникновенным взглядом.
Олег видел все это в бинокль. Ему было стыдно, но он смотрел, как Бояринов долго целует руки его жены. Одну, потом другую. Смотрел на ее лицо, раскрасневшееся, с полузакрытыми глазами...
Да что же это? Что же это делается? Вера взглянула на окна, и Олег отшатнулся, нервно заходил по комнате.
Какого черта он дал согласие на эту работу?! Ведь предупреждали его! Ему говорили ребята из театра – не суй голову в пасть ко льву. Но эти предостережения только раззадорили его: смешно ему, молодому, успешному мужчине, ревновать жену, которая старше его на десять лет, к другому мужчине, который годится ему, Олегу, в отцы. Пусть он хоть трижды талантлив и признан!
И Вера – она так дорожила их очагом, их маленькой крепостью, в которую они никого не пускали. И вот оно!
В дверях щелкнул замок. Олег выскочил в прихожую. От Веры распространялся запах вина.
– Ты... пьяна? – изумился Золотарев.
– Нет, просто выпила, – не своим, чужим, холодным голосом ответила Вера. – Как Сонечка?
– Ты вовремя вспомнила о дочери. Она уже три часа как спит.
– И что? Я работала.
– Вино, посиделки неизвестно где, возвращение полночь-заполночь – это что, входит в работу?
– Не кричи – разбудишь дочь.