Она прошла мимо него, поправляя волосы, и он ощутил запах мужского парфюма, исходящий от ее рук.
– От тебя пахнет его запахом! – вскричал Золотарев. – Этим его одэколоном, – с издевкой проговорил он, – как там? «Дерьмо гусара»?
– Ты с ума сошел? Что ты несешь? – раздался ее голос уже из ванной.
Он прошел за ней. Жена мыла руки, разглядывая себя в зеркале. И ее взор был все еще там, на улице, возле машины. Увидев перекошенное от злости лицо мужа, Вера повернулась к нему.
– Ну что ты злишься? Разве так уж часто я возвращаюсь домой поздно? – спокойно проговорила она. – Мне кажется, это впервые за несколько лет. Обычно это я поджидаю тебя до середины ночи.
– Неправда! До какой середины, что ты мелешь?
– Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! – В ее голосе появился металл. – Я была с режиссером! Мы работали над ролью! Ты что же, ревнуешь меня к нему? Это же смешно!
Она рассмеялась.
Он схватил ее за плечи, развернул, заставил наклониться, поднял подол шелкового платья. Его движения были грубыми. Он почти хотел причинить ей боль.
– Что ты делаешь? Мне больно! – Она вырывалась. – Пусти! Я не хочу так!
– А я хочу! – сквозь зубы проговорил Олег, не выпуская ее, еще крепче сжимая стройное тело, раздвигая ногами ее ноги. – Я хочу! Я твой муж! И будет так, как хочу я!
Они не спали всю ночь. Впервые они лежали по разным краям широкой постели, не желая касаться друг друга. Словно между ними лежал невидимый, обоюдоострый меч.
– Ну вот, нечто такое же будет и в павильоне. Примерно так же, примерно... – рассеянно говорил Бояринов, пропуская Веру вперед, в большую комнату со светлыми, плотными шторами.
Он прошел к окнам и распахнул их. Осенний ветер ворвался внутрь, надувая парусами плотную ткань. Комната была пуста. Вернее, она была заполнена. Она казалась заполненной огромной, старинной кроватью красного дерева. Темно-синее шелковое покрывало, на котором разметались подушки, зачехленные розовым, бордовым, желтым шелком. Белые стены. Вмонтированные в них светильники с матовыми плафончиками.
Все. Больше в комнате не было ничего. Ни стола, ни стула.
Вера остановилась.
– Ну что же вы? Не робейте. Проходите, осваивайтесь. Завтра нечто подобное будет на съемочной площадке.
Вера подошла к кровати.
– Это ваше супружеское ложе?
– Нет, что вы, помилуйте. – Бояринов рассмеялся. – Мы с Ольгой Андреевной живем параллельно. Не мешаем друг другу. У нее музыка и ученицы, у меня фильмы и актеры. И это нас вполне устраивает. Садитесь, Вера. Я сервирую столик и вернусь.
– Куда же садиться? – улыбнулась она.
– На кровать, куда же еще? Или вам больше нравится сидеть на полу?
– Я больше привыкла к стульям.
– Отвыкайте. Предстоящие две недели вы проведете исключительно в постели. Вы будете в ней спать, есть, любить, страдать. Вы будете в ней жить. Садитесь и обживайтесь.
Он вышел. Вера села на край постели, глядя в окно. Ветер отбросил штору в сторону, и она увидела вишневый сад, полный старых уже, как Фирс, деревьев.
Он привез ее к себе на дачу. В дом, наполненный легендами и призраками, так, по крайней мере, чудилось Вере.
Дверь скрипнула, Бояринов вкатил столик. Вино, фрукты, что-то там еще... Впрочем, совершенно неважно, что именно. Она чувствовала, что ее начинает бить нервная дрожь. И испугалась за себя, за все, что осталось в Москве и к чему она должна будет вернуться. Ну и пусть! Он сам во всем виноват, ее замечательный муж!
– Что с вами, Верочка? Вы дрожите вся.
– Прохладно, – еле выговорила она.
«Да что же это? Нужно взять себя в руки. Я же не девчонка, черт возьми! Неужели я не могу противостоять ему?» – пронеслось в ее мозгу.
– Знаете что? Давайте-ка выпьем коньяку! Осенняя сырость. Нужно было попросить прислугу затопить камин. Я не успел позвонить.
Даже это «прислуга», непременно кольнувшее бы ее раньше, еще две недели тому назад, прошло мимо сознания.
– Давайте! Коньяк и вправду будет кстати.
Он щедро плеснул в пузатые бокалы из бутыли темного стекла. Она и этикетку не рассмотрела. Все было неважно. Кроме того, что она сидела рядом с ним на краю постели, задрапированной синим шелком.
– Ну-с, за успех нашего безнадежного мероприятия! – Бояринов протянул ей бокал, взял другой. Они чокнулись. Его глаза были совсем рядом. Странные, непонятного цвета глаза, которые втягивали ее, словно в черную дыру.
Вера залпом осушила бокал, ничего не почувствовав, словно это была вода, а не коньяк.
Бояринов с легкой усмешкой следил за ней, пригубливая янтарный напиток.
– Однако, как лихо вы расправились с этой французской штучкой!
– Да, очень мягкий коньяк. И ароматный.
– Ну что вы так нервничаете, Вера? – голосом семейного доктора участливо спросил Бояринов.
– Не знаю. Налейте еще, пожалуйста.
Он исполнил ее просьбу. Вера выпила и заговорила отрывисто, быстро, торопясь сказать то, что хотела сказать, пока страх не сковал ее, не сомкнул ее уста:
– Я отвыкла сниматься. Я вдруг поняла, что могу испугаться камеры. Я боюсь, что буду стесняться себя, своего тела... Я боюсь, что завтра сорву съемку...
– Что вы, Верочка, ну что вы? Вы – самая обворожительная женщина из всех, кого я знаю.
Он шептал ей на ухо всякие нежности, а его руки не спеша, со вкусом снимали шаль с ее плеч, расстегивали пуговицы блузки, осторожно гладили ее плечи, шею. Его губы едва касались ее волос, мочки уха, спускались вниз к ключицам, к впадинке между ними. И снова вверх. Он погрузил пальцы в гриву густых волос, перебирая их где-то на затылке, у самой шеи. И от этого по ее коже, по всему телу пробежала сладкая дрожь. Он был очень нежен. Он готовил ее долго, терпеливо, неутомимо. И наступил момент, когда чувство стыда оставило ее, и лишь желание, неукротимое желание захватило, закружило, поглотило ее...
Они возвращались в Москву вечером. Водитель уверенно вел машину, рассекая темноту светом фар. Вера молчала, кутаясь в шаль.
– Ну что ты? – Бояринов обнял ее плечи. – Что опять? Что тебя тревожит?
– Олег как взбесился. Ревнует.
– Да?
Она не видела, как самодовольная усмешка скривила его рот.
– Что ж, пусть слегка поревнует. Такую женщину ревновать не грех. А то он расслабился слишком, твой Олег. Он нужен нам напряженный, как сжатая пружина. Самодовольных героев-любовников пусть играет в своем театре.
И странно, эти жесткие, если не жестокие слова казались ей справедливыми.
Павильон был готов. Каждый из членов съемочной группы находился на своем месте. Первый съемочный день нового проекта Антона Бояринова начался.
– Все готовы? Тишина! Мотор! – раздался властный голос Бояринова.
Перед камерой выскочила девица с неизменным «дубль один». На широкой постели, застеленной темно-синим шелком, полулежала, опершись на руку, Вера. Обнаженные плечи, грудь. Струились по спине густые русые волосы.
Напротив нее в той же позе полулежал ее партнер и муж, Олег Золотарев. Глаза Веры были полузакрыты. Она говорила своим глубоким, чарующим голосом, медленно роняя слова:
– Это было удивительно... Этот сон... Я никогда раньше не видела этого мужчину, я не знаю его... Но... Он был так нежен со мною... Знаешь, он так трепетно касался пальцами моей шеи, лица. – Рука Веры проделала тот же путь, лаская себя, словно незнакомец из сна был здесь, рядом с нею, и водил ее рукой. – И потом... его рука в моих волосах... Его пальцы перебирают пряди, медленно, чувственно. Они добираются до кожи затылка, низко, почти у самой шеи. И от этого дрожь пробегает по телу... – При этих словах обнаженные плечи и грудь Веры покрылись мурашками. – И все, все, что он делал... Ах, как это было восхитительно...
Она открыла глаза, взглянула на партнера. Он смотрел на нее с ужасом.
Он – не герой фильма Максим, а ее муж, Олег Золотарев.
Камера взяла крупный план.
Глава 5
Закон парных случаев