— А мать его как?
— Не знаю. Когда его задерживали, ментам сдавали, то трудно было узнать в полудурке с бешеными глазами того Сергея: остроумного, стервозного, ценящего красоту.
— Вы более чем лояльны к геям, — удивился Толик.
— У меня свои причины.
— Понятно, — сказал дизайнер, посмотрел на настенные часы с круглым циферблатом, ойкнул и протянул охраннику руку: — До завтра, мне пора. Спокойной рабочей ночи.
— Ваши слова да Богу в уши, — ответил мужчина.
На улице было светло от мириад искусственных огней. Толя достал бумажку с перерисованными знаками из кармана, записал на обратной стороне имя и фамилию охранника, кое-что о Сергее. Убрав листок обратно, перешел улицу. По тротуару ему навстречу шла сгорбленная старушка, опирающаяся на толстую трость с черной, судя по внешнему виду, пластмассовой ручкой. Проводив ее взглядом, Толя вспомнил вопрос, заданный мужчине: «А мать его как?» Давно он не звонил домой. Анатолий оглянулся на старушку. Она удалялась, уменьшаясь в размере, поглощаемая далью ночного города. Она шла одна, и ему показалось, что вокруг нее стелется туман. На душе стало тревожно.
Толя сразу купил карточку для таксофона, позвонил родителям в Оренбург. Мать, глотая слезы, сообщила о смерти:
— Сегодня с утра ее не стало. Приезжай, пожалуйста.
— Отчего она умерла?
— Врач сказал, от старости.
— Что я могу сделать? — спросил Толик.
У него еще никто из близких не умирал, поэтому, стоя на ветру у входа в метро, он не находил слов, не видел решения. Мать сказала, что самое нужное — это его присутствие, добавив глупое: «Что люди подумают, если тебя не будет».
— Похороны через два дня. Ты приедешь? — задала она вопрос, и связь прервалась.
Полина, конечно, ждала и волновалась, но Толя словно выпал из реальности этого мира. Его тело бестолково бродило вдоль освещенных дорог, а душа сжималась комочком грусти. Тихая скорбь о забытой в погоне за успехом пожилой женщине, качавшей его на коленях, забиравшей из детского сада, из начальной школы… Он вспоминал ее, словно обтянутые пергаментной бумагой, руки с вздутыми местами венами. Глубокие морщины, подобные тем, что пролегли сейчас через его лоб, покрывали все ее лицо. Жидкие седые волосы, коротко стриженные. Серебряные кольца-недельки на тонких, со вздутыми суставами пальцах, дань моде советских времен и памяти об умершем много лет назад муже.
Полина второй раз поставила подогреть воду для чая, который Толя предпочитал пить во время ужина. Она пару раз подходила к двери, слыша чьи-то шаги на площадке, но они проходили мимо. Часы тикали, а женщина бесцельно слонялась по комнатам. Ни на чем не могла сосредоточиться. Звонок застал ее у окна на кухне, грызущей заусеницы на пальцах.
— Что случилось? — впустив Толика, спросила Полина.
— У меня бабушка умерла. Я ее так давно не видел, и теперь… — в нем проснулось красноречие, — теперь ее нет. Странно все это. Когда мать мне сообщила, то я не нашелся с ответом. Стою у автомата, а сам будто где-то в другом месте. В тихом и одиноком, — говорил парень, разуваясь, проходя в ванную мыть руки. — Даже не так! Вначале я не понял, точнее сказать, не осознал. Потом стал вспоминать ее лицо, ее руки, и навалилась такая тоска. У тебя кто-нибудь умирал?
— Несколько раз, — следуя за ним тенью, отозвалась Полина.
— А самое плохое, что в моей жизни ничего не изменилось. Вот ее не стало, а жизнь идет, как шла. И когда умру я…
— Перестань, — перебила Толика женщина, обняв и прижавшись к его груди.
— Постой! Когда я умру, тоже ничего не изменится. Никто не вспомнит обо мне, кроме родных. Тогда зачем я живу?
— Чтобы жить, — гладя его спину, ощущая мышцы под ладонью, прошептала Полина.
— Ради процесса?! — Толя отшатнулся от нее. — Зачем дышать просто, потому что так надо. Должен быть смысл. У каждого он свой.
— У тебя он есть?
— Я хочу продолжать жить после смерти в своих работах, в книгах по дизайну, в галереях. Я не хочу просто умереть. Моя бабушка человек очень хороший… была… Она всю жизнь проработала в детском саду, помогла людям воспитать потомков, вырастила своих, всю душу вкладывала в семью и работу. Но умрут ее воспитанники и потомки, что тогда?
Полина не знала, что ответить. Ей казалось, что Толик сам не понимает, что говорит. Они прошли на кухню, он присел за стол. Женщина молча поставила перед ним тарелку с овощным рагу, достала нарезанный сыр и колбасу, хлеб. Налив чай, поставила тарелку для себя. Он жадно ел, успевая попутно говорить:
— Бабушку забудут. Вот я не помню своих прадедов и прабабок. А ты помнишь?
Полина отрицательно мотнула головой, макая корочку хлеба в мягкую овощную массу.
— А вот Пушкина ты знаешь, Гоголя, клоуна и актера Никулина, Моне, Айвазовского все знают! Вот когда смерть жизнью продолжается. Их потомков не знают! Вот ирония! Все вспоминают тебя, и ты как бы не умер, ты жив. Твои работы приходят смотреть в галерею люди в сюртуках, потом во френче, в кожанке, в рубашке из суперсовременного материала будущего. Люди многих поколений оценивают, обсуждают тебя, ты волнуешь их, вызываешь эмоции, пусть даже ненависть и насмешки, оскорбления и хулу, но ты не безразличен, а значит, не забыт.
Он подавился, закашлялся. Она хотела встать и похлопать его по спине, но Толя остановил жестом. Глубоко вздохнул и продолжил:
— Я помню, как она рассказывала мне сказки на ночь. Не из книжки читала, а сама выдумывала из головы. Я ночевал у нее, не мог уснуть, и бабушка придумала историю о том, почему вода в море соленая. Что-то типа русалочки, только нашей персональной. Как сейчас вижу розовые замки подводного королевства, сиреневый песок с морского дна, хороводы рыб и русалок, их песни. Она мне пела песни! Она сама сочиняла! Я уверен в этом, потому что больше никогда и нигде не слышал их, а когда просил бабушку пересказать историю или спеть еще раз песенку, то повторить слово в слово она не могла. Сказка камнями падала в мою душу только один раз и оставалась там жить. Больше ни у кого не будет такой сказки. А когда умру я, то умрут и волшебные истории во мне. Фантастический мир, оставшийся в моей душе после смерти моей бабушки, сгниет вместе со мной, и память о ней сотрется. А когда бульдозеры сровняют с землей кладбище, на котором ее похоронят…
Он осекся. Полина подлила ему и себе чая, подумав: «Моя тетка умерла от рака, не оставив после себя даже детей».
— …Мне необходимо попасть на похороны, — подняв палец вверх, сказал Толя.
— А когда они?
— Через два или три дня, не помню точно. Из головы вылетело.
— Скажи на работе, что головные боли усилились и ты до понедельника не выйдешь.
— А на чем я так быстро доберусь? Поездом два дня, ну полтора.
— Самолетом?
— Сколько у меня денег осталось? Надо постараться успеть, — задумался Толя.
— Не хватит, можем занять. Я могу поехать с то…
Их глаза встретились, посмотрели в упор друг на друга. Она подумала: «О Боже». Он вспомнил, как в том кошмаре падало на пол кровоточащее крыло ангела. Его рука накрыла ее руку.
— Не надо. Я вернусь. Можно? — произнес Толя.
На плите кипел чайник. Пар выходил струйкой из носика, исчезая-умирая в воздухе, а молодой мужчина и женщина смотрели друг на друга и молчали.
Глава 5
Предупреждение усопшей
Он успел. Был вечер накануне похорон, когда он вошел в подъезд знакомого с детства дома.
Гроб стоял на двух табуретках посреди единственной комнаты в квартире, где покойница жила на протяжении нескольких лет. У изголовья обтянутого красной материей гроба стояли цветы в трехлитровых банках. Рядом с ними стоял еще табурет, на котором около иконы Святой Девы Марии горела лампадка. Потрескивание ее фитиля было, пожалуй, самым громким звуком в квартире. Окна были плотно зашторены, внутри стоял полумрак, отчего на входящих наваливалась грусть. Хотелось плакать, но не получалось, отчего становилось совсем плохо на душе. Несколько старушек сидело на расставленных вдоль гроба стульях. Та, что была знакома Толику, прижимала ко рту маленький белый платочек, нашептывая что-то. Он вошел без стука в открытую дверь, разуваться не стал. Сначала увидел скорбное место, уловил незнакомый запах лекарства, мяты, прогорклого масла. Никто из старушек на него не посмотрел. Все лица были обращены к лежащей в гробу старухе. В наползающем сумраке кожа ее казалась еще белее, чем Толик помнил. Морщины почти разгладились. Уголки губ чуть вниз, ладони сложены на груди, в них иконка, на голове платочек. Толя хотел подойти и поправить кружево, опоясывавшее гроб, но тут его тронули за плечо.